Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 2, Море)

Царь задумался. Тяжело вздохнул, спросил:

- В каких мерах аглицкая власть с ерманским кесарем?

- Ерманский кесарь с завистью и страхом взирает на могучество державы ее аглицкого королевского величества. Королева то знает, но забота ее ныне - об одолении гишпанского Филиппа, нападающего со своими латынскими попами на слабых и строящего козни, поднимающего смуты в королевствах сильных.

- Велика ли власть того гишпанского Филиппа?

- Падает она. Война разоряет и его торговлю и его народ, а вассальные царства короля бунтуют против него и против папы Павла... Грозная свара идет в голланской земле... Всюду католики-латыняне проливают лютерскую кровь, и нет дерева, на котором святые отцы не вешали бы неугодных себе людей, и многие мужики и посадские побивают католических попов, разбивают папские церкви, истребляют книги и утварь, и уходят в леса и на море... А што будет дальше, бог весть, народ бушует, проклинает Филиппа и папу Павла...

Иван Васильевич нахмурился.

- Ты сказал: народ бушует, а кто ж у них голова? Без головы народ подобен сухой грозе... Окаменелой от бездождия земле мало пользы от сверкания молнии и ударов грома.

- Есть там лыцари, кои заодно с народом...

- Кто они?

- Не ведаю, государь, слыхал о лыцаре Эгмонте. Прославился он как именитый вождь в войне с франками. Хотя и католик он, да заодно с народом, не идет на поводу у Филиппа... любит свою родину, верен ей... Плохой конец ждет и его, хотя он и католик...

Подозрительный взгляд Ивана Васильевича не укрылся от Совина, и вдруг он услышал тихий, усмешливый вопрос царя:

- А тебе по душе ли было жить за рубежом?

Совин смело и громко ответил:

- Хоть бы голову мне на родине срубили, не остался бы я все одно в чужих краях, великий государь. Чужое там, не наше, не привычное...

Царю понравился ответ Совина.

- А вот собака-дьяк Сидоров оказался коварнее разбойника Керстена... Мои бояре говорили мне, будто обманет меня, продаст мои корабли, ограбит моих торговых людей тот Керстен, но он честно послужил мне... Татары, мордва и прочие, как и мой народ, служат мне преданно, а кое-кто из русских служилых начальников из стороны в сторону шатаются, словно хрупкие стебли, что способны от малейшей бури сломиться... Есть такие. Но, благодарение господу богу, коли глубоки корни да крепок ствол, на месте опавших листьев вырастает новая зеленая листва. А ну-ка, поведай мне: какие случились перемены в иных царствах? И где воюют попы?

Совин напряг память.

- В Ермании, батюшка государь, неладное с попами... Инквизиторы-монахи добивались, штобы сжечь еврейские ученые книги, а кесарь Максимилиан воспротивился... Позвал одного ученого еврея и посоветовался с ним... После того папа обозлился на ерманца... Лютерская ересь по вся места столкнулась с латынской ересью... Кровь христианская в великом разлитии.

Совин умолчал о том, что нашлись во Франции люди, которые пошли против неограниченной власти монарха - "монархомахи"... Они говорят: один бог правит неограниченно, земные же государи - божьи вассалы, когда государь становится тираном, - свергнуть его! Уже во Франции есть тайные общества защиты народа от тиранов. Ну, разве можно сказать государю, что "Московию и Турцию - учат "монархомахи" - не следует считать государствами".

Обо всем этом будет особый разговор с друзьями из бояр и дьяков, но не с государем. То, что можно сказать наедине Висковатому, не скажешь государю. ("Борьба с тиранами. Любопытно!")

- Ты что-то задумался, Петр? - нетерпеливо кивнул царь Совину, шлепнув ладонью по локотнику кресла.

- Хочу, государь, слово верное молвить еще о том, што повсюду, где бы ни был я, по вся места народы и правители почитают и боятся тебя и наше царство, и нет человека, который бы хулил твое мудрое правление. А папа римский спит и видит олатынить и нашу святую Русь.

Иван Васильевич насупился: "Лжет! Коли страшатся меня, значит, не почитают, а хулят".

- Напиши-ка ты обо всем память, да отдай вот ему, - царь указал на Щелкалова. - Избегай лести, побольше чести!.. Не ври нисколько. Увижу ложь - берегись, Петрушка! Мне надо знать правду. А теперь иди с богом. Покличьте дьяка Гусева.

Совин поклонился и вышел из палаты.

- Что скажешь, Василий Яковлевич? - кивнул царь своему любимцу, опричному дьяку Щелкалову.

- Дивные дела, великий государь...

- Море! В Книге Царств сказано: "Царь Соломон сделал корабль на берегу Черного моря, в земле Иудейской. И послал на кораблях своих подданных корабельников, коим ведомо море. И отправились они в Офир, и взяли оттуда золота четыреста двадцать талантов, и привезли царю Соломону". А мне дороже золота плавание наших судов по морям. Праздник сегодня у меня на душе. Мои люди побывали в Аглицкой земле...

- В Книге же Царств говорится, батюшка Иван Васильевич: "Да будет благословен господь бог твой, который благоволил посадить тебя на престол Израилев. Господь, по вечной любви своей к Израилю, поставил тебя царем творить суд и правду!" Счастлива наша земля, имея мудрого владыку.

Царь погладил в раздумьи бороду, вздохнул:

- Многие ли слова библии можно приложить к нам? Не будет ли то суемудрием?

Щелкалов хотел поддакнуть: "Многие", но раздумал и произнес:

- Любящие тебя твои рабы так, как сказал яз, думают о тебе.

- А те, коим не люб я? - хитро скосив глаза на Писемского, стоявшего в сторонке у окна, спросил царь.

- О тех и думать яз не хочу!

- Но подумать о них надобно. Постоянно я думаю о них. О таких-то больше думайте.

В это время вошел толмач Илья Гусев.

Стал на колени, поклонился царю.

- Харя у тебя красная! - рассмеялся царь. - Видать, с похмелья! Смотри у меня, Илюха, остановись. Уразумись. Надобность в тебе есть.

- Болит, батюшка государь, голова, не скрою.

Иван Васильев стукнул Гусева посохом по плечу.

- Помни, ярыжник, много пить - добру не быть. Приведите атамана

Гусев исчез в дверях и вернулся с Керстеном Роде.

- Гляди, какой великан! - с восхищением оглядывая с ног до головы Керстена, указал жезлом на датчанина Иван Васильевич. - Спроси, почему он не обманул меня, как мои изменники, а вернулся к нам?

Гусев перевел вопрос датчанину. Тот весело рассмеялся.

- Всех королей не обманешь! Достойнейшему из них поклялся я честно служить, не щадя своей жизни. Пускай плачут обо мне палачи и обольщенные мною красавицы, но во всякий час готов я сложить голову за его величество, московского государя.

Широкая добродушная улыбка осветила лицо Ивана Васильевича:

- Красно говорит. Спроси: чего ради он служит мне честно? Царь-де удивляется тому.

- Морскому разбойнику, такому, как я, никто не доверяет, и никто дела не хотел иметь со мной. Даже акулы уходят от меня на дно моря. Важничают. А московский государь, его величество, не погнушался мной.