Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 2, Море)

- Владимир! Дважды обманываешь ты меня: и как царя, и как своего брата. Коли не ведаешь ты, я ведаю, чего вы добиваетесь. Да и то сказать! Плохо ли жилось удельному князю? Ведь он смотрел на свое княжество, словно бы торговый мужик на свою лавку. Прикажет дворецкому либо казначею обобрать своих поселян, и наместники его и волостели тащат ему великую казну. Мало того, они и себя не забывали кормом и постоянно своего прибытка добивались. А ныне все вы должны пещись единственно о пользе царству. Плохо ныне стало. А скажи-ка мне по-братски, без утайки: если бы тогда преставился я и стал бы ты великим князем на Руси, дал бы ты волю княжатам, вернул бы ты им старые порядки? А? Скажи, не лукавь.

- Государь, Иван Васильевич, ты знаешь - я делал бы то, что укажет Боярская Дума. В разногласии не может быть крепким царство. Князья - не враги тебе. Клевещут на них тебе твои ласкатели. Не верь своим новым слугам. Ради своей пользы клевещут они.

- Не то говоришь, Владимир! Я не враг Боярской Думы. Она и ныне здравствует, и государь одобряет ее приговоры. Иван Васильевич в дружбе с Боярской Думой, но в несогласии с изменниками. Пора бы тебе то, князь, знать. А вот сия писулька, переданная одним из людей литовского посольства твоему другу. Кому? Ты должен знать. Знакома тебе?

Царь достал из кармана небольшой клочок бумаги и показал его князю Старицкому.

- Бывало ли это в твоих руках?

Владимир Андреевич побледнел, но, справившись с волнением, неуверенно покачал головой:

- И не слыхивал о ней.

- И не слыхивал? А в ней писано, что-де незачем московскому царю бездельную войну вести. Всё одно ему моря николи не видать. А чтоб война скорее кончилась, воеводы отъезжали бы в Литву к королю, не давали бы поблажек своему тирану. Ничего того ты не ведаешь?

- Нет, не ведаю!

- Ну, добро, князь! Будем думать, - ты мне преданный слуга и честный брат, - сказал царь и, достав из стола другой клочок бумаги, спросил: - А это знаешь, чье это писание?

- Не понимаю, что это, - прочитав бумагу, ответил князь.

- Ну, иди с богом... Буде с меня. Бог спасет. Иди.

После ухода князя Старицкого Иван Васильевич спросил Малюту:

- Где тот немчин?

- Он тут, великий государь...

- Покличь!

Малюта удалился, а через несколько минут вернулся, таща за рукав Генриха Штадена.

- Вот он! А своровал то у хмельного стрелецкого десятника Невклюдова, когда он уснул у него в корчме. А Невклюдов получил ее от князя Владимира Андреевича для передачи князю Василию Темкину. В хмельном виде похвалялся он милостию к себе князя Старицкого - оный Невклюдов.

Генрих Штаден стал на колени:

- Истинно, ваше величество, было так... Клянусь!

Иван Васильевич долго ледяным взглядом рассматривал немца.

- Возьми с него поручную запись в том! - презрительно ткнул он жезлом в сторону продолжавшего стоять на коленях Генриха Штадена.

Малюта поторопился поскорее вывести немца из царевой палаты, зная, как царь брезгует иноземными шинкарями. А тут еще и доносчик царю на его же двоюродного брата!

Оставшись один, царь помолился на икону:

- Проясни мой разум, вседержитель! Не допусти бездельно до греха. Помоги мне побороть крамолу! Слаб аз без твоей, боже, помощи. Спаси нас!

В той бумаге, что держал в своей руке царь, было писано неизвестно кем: "Курбский готов... Новоград... Псков... Дерзайте!"

Фрау Катерин совсем потеряла голову от подобных морской буре ласк Керстена Роде.

Сегодня у нее прощальное свидание с ним.

Свою дочь Гертруду она пилила с утра. Не так будто бы сварила уху, как любит Керстен Роде. Пришлось варить новую уху. После этого она стала укорять дочь за то, что та переняла у русских боярынь обычай краситься. Это было сочтено каким-то особенным оскорблением для немецкой нации. Да и смотреться в зеркало не следует так часто. А потом... Сколько раз говорено, чтобы не появляться в доме, когда у ее матери в гостях Керстен Роде!

- Ты не только лезешь ему на глаза - вчера ты даже подала ему шляпу. Неудобно молодой медхен так унижаться перед иностранцем. Он же намного старше тебя... Он старик в сравнении с тобой.

Гертруда уже давно потеряла наивность. Ей не надо было намекать на то, что мать ревнует ее к датчанину. И не случайно подала она ему шляпу. В той шляпе лежала ее очередная записочка к Керстену. Он ведь ей тоже очень нравится. И она охотно уступила бы мамаше отвратительного Генриха Штадена, который не дает ей прохода своими ухаживаниями.

Дочери не обидно было терпеливо сносить неустанное ворчание фрау Катерин: "Бог с ней! Датчанин все равно не любит ее, а ходит в дом ради меня".

В этот знаменательный день отъезда Керстена Роде в Нарву влюбленная немка начала суетиться с самого раннего утра. Хотелось доставить своему возлюбленному всевозможные удовольствия. Она сварила любимую им уху из судака, настряпала медовых лепешек, зажарила кур, свинину.

Вина, пива, браги, медов разных наставила в изобилии.

Ведь Керстен был в ее глазах вообще необыкновенным человеком - он все любил, но только чтобы было много. Человек, привыкший к морским просторам, человек, вся жизнь которого прошла в борьбе с небесными стихиями, с грозными силами природы, мог ли довольствоваться малым?.. Наивная Гертруда!

"Бог ей простит! - думала с улыбкой мать, когда ушла из дому ее дочь, "чтобы не мешать". - Она думает, что ему нужна молодость, грация... Бедная девочка! Глупенькая".

В сумерках пожаловал долгожданный друг.

Облобызались многократно.

Как моряк, приведший благополучно свой корабль в тихую, уютную гавань, осмотрел Керстен празднично убранную комнату немки. Особое внимание уделил он столу с яствами и пышно убранной постели, у изголовья которой сегодня были прикреплены самодельные розовые цветы.

Сначала он подошел и потрогал их, затем улыбнулся, протянул руку к розе, сорвал лепесток, взглянул на фрау Катерин многозначительно. Она покраснела, сделала вид смущенный, укоризненно покачала головой, что вызвало у корсара громоподобный хохот, от которого, казалось, потрясло до основания весь дом.

Керстен с жадностью много ел, и это приводило в восхищение фрау Катерин. Она сама считала "вторым" удовольствием в жизни еду.

- Милый друг, как ты сегодня обворожителен... - тихо сказала фрау Катерин, прижавшись к его могучей груди.

- Тем не менее мы должны на некоторое время расстаться с тобой, моя сирена. Моя медуза-погубительница! Господь так создал моряка, что на суше его пребывание - случайность.

- Ради одной только мысли, что мы снова встретимся с тобою, я готова с христианским терпением принять на себя такое страшное испытание!.. До сих пор не было повода мне роптать на бога. Напротив, каждое утро я возносила молитву благодарности за то, что вседержитель создал Адама.