Станислав Грибанов - Пилоты Его Величества

Николай Евграфович как бы заглядывает в будущее. Он пишет: «…Одного военного воздушного флота мало нам. Надо добиться, чтобы у нас было много невоенных летунов. Пусть они будут из народа… Перевидав тысячу летунов всех наций, я знаю двух лучших, кои перед опытным глазом творят чудеса не слепой смелостью (этого свойства у всех избыток), а сноровкой, похожей на волшебную. Эти двое: мичман Андре Конно во Франции и Михаил Ефимов, из крестьян Смоленской губернии… Надо создать у нас хорошие условия родиться и жить летунам и строителям самолетов… Русские люди, – призывает Попов, – не пожалейте дать средства на это!..»

Живя за границей, Попов духовно не порывал с родиной, считая себя ее сыном, волею обстоятельств заброшенным на чужбину. С годами здоровье ухудшалось, материально жить стало трудно, и Николай Евграфович поселился в Канне, где его все знали. Бывший летчик не гнушался никакой работой – устроился служащим в гольф-клубе. Но перед Новым, 1930 годом Николай Евграфович Попов ушел из жизни – покончил с собой.

Похоронили русского авиатора на кладбище Дюгран-Жас в могиле для бедных. Однако память его была увековечена мемориальной доской на стене против могилы, установленной Каннским аэроклубом. На ней надпись по-французски:

То настроение, тот ужас, какой пережила многотысячная толпа при падении 24 сентября сего года авиатора Льва Макаровича Малевича с высоты 500 метров, передать сейчас словами нет возможности. Такие моменты не передаются. Они только чувствуются нервами, сердцем. Чувствуются еще потом долго, болезненно, но передать их в точности нельзя… И потому то, что я передам, будет, может быть, только слабым рефлекторным отблеском действительного.

В первый момент, когда аэроплан кувыркнулся носом вниз и от него отделилась человеческая фигура, толпа невольно болезненно вскрикнула, как один человек, ахнула и замерла, с ужасом следя, как авиатор, перевернувшись в воздухе несколько раз, с быстротой ядра, пушенного из пушки, падал вниз.

Ужас случившегося, сознание развязки и того, что помочь падающему нет сил, нет возможности, тяжелым камнем придавили всех на мгновение и сковали волю… Но еще момент – и толпа вздрогнула и побежала, гонимая ужасом и инстинктом, к тому месту, где упал авиатор. И то, что она, эта толпа, увидела, прибежав на место катастрофы, вызвало новый крик ужаса и горя… Авиатор был мертв… Он лежал ничком, зарывшись головой в землю.

Тот, кто еще так недавно поражал тысячи душ своей отвагой, удивлял смелостью и красотой полетов, кто заставлял восторгом биться тысячи сердец, тот теперь лежал на земле бездыханным трупом… Это было слишком ужасно, слишком бессмысленно и несправедливо… И толпа, подавленная этой несправедливостью, убитая горем, плакала безмолвно над теплым трупом погибшего авиатора, боясь шелохнуться, боясь нарушить страшное, торжественное молчание смерти.

А жена? О нет! жена не плакала… Она не могла плакать… Она тут же упала без чувств…

Но вот явился доктор… распорядители… взяли… понесли… Толпа, рыдая, двинулась за печальной процессией к карете «скорой помощи». Уложили и увезли… Аэродром понемногу начал пустеть.

На землю спускался сумрак тихого сентябрьского вечера, а в сердцах тысяч людей сгущалась темная, печальная, непроглядная ночь…

Отважного, смелого и талантливого авиатора не стало…

Роковая весть о гибели Льва Макаровича Мациевича с быстротой молнии разнеслась по городу, и уже к вечеру знали почти все о его трагической кончине.

Утром 25 сентября все газеты были переполнены статьями о роковом полете Льва Макаровича и тех причинах, которые могли вызвать такую трагическую развязку. Некоторые распространенные газеты в первый же день посвятили памяти погибшего прочувственные статьи, с выяснением заслут покойного как авиатора, инженера, общественного деятеля и человека. Это сразу же дало определенный облик погибшему и создало в массах соответствующее настроение. Массы почувствовали, что они потеряли в лице покойного не только авиатора и инженера, а что вместе с ним со света ушел еще один стойкий и честный общественный деятель, ушел практик – борец за идеалы лучшего будущего, ушел чудный человек, каких в жизни так мало… И это объединяло всех около дорогого имени, около своего родного человека. Имя Мациевича в этот день было у всех на устах.

В час дня на панихиде в Казанском соборе, кроме семьи покойного, друзей и представителей от разных казенных ведомств, была масса молящихся студентов, курсисток, учеников средних учебных заведений и народных школ и просто народа, без отличительных признаков социального положения. Пришли почтить память погибшего все те, кто видел в покойном олицетворение чего-то бодрого, смелого, красивого, родного… Пришли помолиться за него и поплакать вместе с близкими ему людьми…

После панихиды молящиеся долго не расходились с Казанской площади, все чего-то ждали, разбившись на группы и обсуждая происшедшее на все лады. Все удручены… подавлены… всем, очевидно, хочется услышать что-либо определенное о причинах трагедии. И потому офицеров – летчиков и моряков – окружают целые толпы людей, засыпая их вопросами. Но увы… Никто из них ничего не может сказать определенного, так как причина падения была и остается и посейчас невыясненной. Это тайна, которую унес с собою в могилу погибший.

Настроение с каждым часом росло. Все новые и новые группы людей подходили к Казанскому собору. Получался какой-то своеобразный митинг печали, в котором центральное место занимали офицеры. К вечеру это настроение еще расширилось и окрепло в массе.

Уже к 8 часам вечера часовенка военного клинического госпиталя, где покоился прах усопшего, была буквально переполнена молящимися. И сотни, а может быть, и тысячи людей стояли за часовней на улице, ожидая очереди поклониться дорогому человеку. Одна за другой прибывали депутации от разных казенных и общественных учреждений и групп, друзья и просто частные лица, возлагали на гроб венки и цветы. Гроб положительно утопал в цветах.

Преобладали венки от учащихся средних и высших учебных заведений, школ и курсов. Трогательные надписи на лентах свидетельствовали о том, как глубоко и трепетно чувствовали эти юные души потерю такого талантливого, светлого, молодого, жизнерадостного человека, как Лев Макарович.