Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 5

Председатель. — Вы говорите о посторонних лицах. Но ведь это лицо было ближайшим сотрудником Лыжина. Пред нами объективный факт. Ведь это историческое дело. И пред нами объективный факт, который заключается в том, что Лыжин совершал подлоги. Так что это указание вызывается совершенной соответственностью действительности. Как же вы могли оставить без внимания такое указание, которое, как мы теперь знаем, имело основание?

Золотарев. — Я это и докладываю, что я это без внимания не оставил. Позвольте мне тогда все дело. Позвольте все документы. Позвольте разобраться. Я никогда этого обвинения не встречал, и никогда не было сказано, что я сделал упущение. Я желал бы сверить те экспертизы, которые были произведены на предварительном следствии в Новочеркасске, с теми, которые производились здесь, и пусть мне потом скажут — что вы ничего не сделали. Когда я вернулся, то он от этой бумаги почти что отрекся.

Председатель. — Аксаков отрекся от своей бумаги?

Золотарев. — Он не сказал, что не писал. Я спросил: какие подлоги и покажите их. И он мне показал три помарки. Что же я говорю о посторонних лицах? Его подпись на протоколе имеется или не имеется? Для чего-нибудь исполняется эта формальность подписей. А я говорю, если мне скажут: «скрыто в предварительном следствии». — «Ничего не скрыто». И вещественные доказательства, я все их привез. Можно справиться, как вещественные доказательства хотели похитить, и какие получались ужасные угрозы. Я действовал с открытым забралом. Я, может быть, виноват в том, что я доверился своему товарищу, что я сам должен был сидеть там. Но я не мог бросить весь округ. И этот товарищ потом в глазах общественного мнения меня подвел, потому что об этом много писали в разных газетах. Я должен был молчать. Я радуюсь, что могу открыто говорить здесь, и мне очень хотелось бы видеть все эти документы и выяснить. Позвольте, вот этот документ отмечен 30 декабря, 1910 г. И вот, когда предварительное следствие, я очень извиняюсь…

Председатель. — Позвольте, вы знаете, что то, что здесь написано, ужасно. Это всех волнует. Вы, значит, никакого расследования в связи с заявлением этого Аксакова не произвели о действиях Лыжина?

Золотарев. — Я приехал и спросил Аксакова, в чем дело, потому что здесь много слов громких и много негодования. Но уверяю вас, что это негодование, которое у меня клокочет, не повторение чужих слов. Как? Наблюдающий товарищ прокурора пишет, что его жена сказала. Ведь он же наблюдает. Он должен был присутствовать при каждом допросе свидетелей судебным следователем, при каждом осмотре документов. Зачем же ему нужно показание? Ведь это не предварительное следствие, производящееся обыкновенным путем. Это предварительное следствие, производящееся над государственным преступником, где никакой акт судебного следователя не имеет значения, если не подписан товарищем прокурора. И я три года читаю, разное мне дается, приносят, я их читаю, они подписаны тем и другим. Они свидетельствуют ложно. Я должен убедиться. Как я должен убедиться? Вернувшись я и спрашиваю: покажите мне. Вы три года молчали, вы не говорили. Когда дело уже предъявляется обвиняемым, вы мне пишете письмо в Петроград, где я могу волноваться действительно, получив это письмо. И не могу броситься к следователю и просмотреть, что в деле имеется. Вы меня в какое положение ставите? Только что приехал — «покажите, что и как сделано». И вот помню, запомнил три случая — он мне показывал.

Председатель. — Но все-таки вы не назначили расследования действий Лыжина. Не призывали его, не потребовали от него объяснений. Вы переговорили с Лукьяновым, с Платоновым, с Надирадзе.

Золотарев. — Со всеми.

Председатель. — Почему вы не облекли все эти ваши разговоры в акты дознания, в акты расследования? Ведь это указывало на совершенно объективную преступную деятельность и объективно правильно указывало. Ведь вы говорите, что он отрекся. Но объективно был прав, потому что Лыжин был безобразен.

Золотарев. — Отрекся. Когда я спросил, чем он подтверждает, он показал три случая. Лукьянов и Платонов никаких указаний относительно Лыжина не делали. Простите, я говорю, как понимаю должно производиться расследование. Ведь представить себе расследование, значит, взять дело и просмотреть дело до конца. Расследование в этом и заключается, что допросить этих лиц. Тогда предварительное следствие и находилось в момент расследования. Оно представлялось всем обвиняемым. Кто из этих обвиняемых лучший судья относительно всех тех подлогов, которые действительно соответствуют действительности.

Председатель. — Вот вы знаете, специальное дело, когда обвиняемые, не все из них культурны, когда были люди действительно плохо понимавшие по-русски. Это совершенно особые обвиняемые. Но как вы могли, если все это не подтвердилось, как вы могли оставить Аксакова? Или Лыжин должен был быть отдан под суд или Аксаков должен был быть отдан под суд. Или, в крайнем случае, устранены вами. Вы не сделали ни того, ни другого. Вы действительно прикрыли, что для вас было не вполне ясно, что впоследствии оказалось рядом преступных действий Лыжина, рядом подлогов.

Золотарев. — Я не могу признать, что я прикрывал, когда я требую, чтобы всякий мельчайший документ был предъявлен обвиняемым. Обвиняемому этот документ я даю, он лучше всего осветит. Какое же это прикрытие? Ведь по всем этим вопросам эксперты были приглашены. Экспертам все было предъявлено. А что дальше? Я не знаю, что выяснилось на суде, в чем заключался подлог Лыжина. Все это переносится на суд, где это дело разбиралось. Я знаю, что Сергеев, который был свидетелем по настоящему делу, отказался от обвинения только пяти или семи лиц. Он отказался от обвинения вовсе не потому, чтобы доказательства были недостаточны, но потому, что они не соответствовали. Кто их изменил? Как они были изменены? Я не могу сказать.

Председатель. — Вы потребовали объяснений от самого Лыжина по поводу обстоятельств этого письма?

Золотарев. — Я с ним говорил. Там был еще товарищ прокурора Виппер. Неизвестно, где, что и кто сделал. Аксакову ничего не было известно. Это Виппер может установить.

Председатель. — У вас сохранился подлинник этого письма?

Золотарев. — Я никаких писем не сохраняю.

Председатель. — Вы от Лыжина значит не потребовали формальных объяснений, но вы доносили по этому поводу министру юстиции?

Золотарев. — Нет.

Председатель. — Как часто вы представляли рапорты министру юстиции по делу Дашнакцутюн?

Золотарев. — Вначале — чаще, потом реже.

Председатель. — Они были письменные или также и устные?