Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 5

Золотарев. — И устные были.

Председатель. — Сколько раз вы делали устные?

Золотарев. — Я боюсь это сказать.

Председатель. — Что же, министр юстиции не был осведомлен даже из устной беседы с вами о том, что этот судебный следователь уже однажды заклеймован подлогом и что товарищ прокурора сообщает такие сведения?

Золотарев. — Нет. Я докладываю Комиссии, какое было положение дела и какой был прием и что при такой постановке дела товарищ прокурора хотел свалить вину за свое бездействие за три года на меня.

Председатель. — Позвольте вас спросить, как же вы почувствовали себя, когда суд над этим лицом превратился в суд над Лыжиным и в суд над всем судебным ведомством в связи со следователем, который совершает подлоги? Ведь впоследствии было установлено, что эти показания правильны и пришлось Лыжина объявить сумасшедшим.

Золотарев. — Я не знаю, был ли он сумасшедшим или нет, это я не могу сказать, но дело заключается в следующем. Когда было представлено предварительное следствие, была возможность все это рассмотреть и все выяснить. С моей точки зрения оно и выяснилось тем, что все представлялось обвиняемому. Я на этом настаивал. Каждый обвиняемый мог сказать: это совершенно неверно. Такой более верный путь был принят для выяснения того, что было совершено.

Иванов. — Вы изволили указать, что все это письмо дышит преувеличенностью, даже неверностью изложения и настолько, что после вашего приезда, повидимому, отказался даже Аксаков. Чем же объясняется то, что он написал вам такое письмо? Написано в крайне дружеской форме, начинается даже с поздравления. Он чуть было не подвел вас этим. Чем же это объясняется? Какие у вас были отношения?

Председатель. — Он и себя подвел.

Золотарев. — Я не говорю, что он от этого письма отрекся, но ничем не подтвердилось это письмо.

Иванов. — Чем вы объясняете, что ваш товарищ через несколько дней пишет такое письмо?

Золотарев. — Я говорю, что он написал мне частное письмо, копия у него осталась. У меня были письма Лыжина, где он писал, что ничего подобного нет. Но писем этих у меня нет, они уничтожены. Я в этом деле лично заинтересован.

Иванов. — Что это заблуждение? Ведь это лично направлено против вас?..

Золотарев. — Мне не случалось иметь никаких врагов. Я считаю, что Аксаков столь же отвечает, сколько и Лыжин, как и я отвечаю за то, что я не принял тех мер, которые нужно было принять.

Иванов. — Я не понимаю смысла этих сведений.

Золотарев. — Сведения им получены со стороны, которые он должен был знать, как подписавшийся под протоколом. Я прихожу к нему и спрашиваю: «Покажите мне», и он мне показывает три случая. Что же мне остается делать? Затем все до единой бумажки переносятся на суд, и если Лыжин сумасшедший, то я не сумасшедший, я знал, что я везу.

Председатель. — Вы своими действиями переложили на обвиняемых то, что являлось вашей обязанностью, как прокурора палаты. Вы сказали — я передаю обвиняемым, и если они мне укажут, что там подлог, то тогда я что-нибудь сделаю. Если они мне укажут, что Лыжин при самом допросе делал такие неправильности. Между тем, вас, как прокурора палаты, такое донесение страшно обязывало. Посылая эту бумагу, Аксаков умывал руки и слагал на вас всю ответственность. Вы поставили себя в такое положение, что ничего министру юстиции не сообщили об этом и прикрыли Лыжина и Аксакова. Вы понимаете, какое получилось положение?

Золотарев. — Я никого не прикрывал. Может быть, я стал в виду этого дела на показное место, но я никого не прикрывал. Кто что делал, тот за то и отвечает. Если я подписываю и знаю, что это подложно, почему же я не отвечаю, если я сообщил другому, что это ложный протокол.

Председатель. — Нельзя становиться на формальную почву в отношении письма Лыжина, который ставит вас и себя в такое позорное положение.

Золотарев. — Это поставил Аксаков, а не Лыжин. Я ему вверял три года протоколы, которые он подписывал, а здесь он вдруг пишет и, когда я вернулся и спрашиваю — откуда вытекает — он ничего не может показать, кроме вычеркнутых слов.

Председатель. — Господа члены Комиссии, вы позволите закрыть заседание?

Председатель. — Скажите, пожалуйста, в дни революции вот вы выехали из вашей квартиры, забравши чемодан, в котором находились документы, куда вы направились?

Штюрмер. — В клуб английский.

Председатель. — А из английского клуба?

Штюрмер. — Из английского клуба отнес своей знакомой.

Председатель. — Что же отнесли?

Штюрмер. — Чемодан. Там у нее оставил, потом вернулся в английский клуб.

Председатель. — Что же было в этом чемодане?

Штюрмер. — Все было, так сказать, семейное. Были все бумаги мои, моей жены, деньги, чековые книжки. Одним словом, все состояние. Купчие крепости…

Председатель. — Да, да. Это нас не касается.

Штюрмер. — А засим были собраны там некоторые всеподданнейшие доклады, которые я не успел передать, потому что я не мог видеть ни одного председателя совета министров, они были так заняты.

Председатель. — Но ведь не только те, которые вы не успели передать, но были бумаги по должности вашей председателя совета министров.

Штюрмер. — Да, да. Эти бумаги есть те, которые я хотел и должен был передать Трепову, а он не мог принять от меня. Засим пришлось мне выехать из Петрограда на некоторое время. После этого я виделся с кн. Голицыным, просил его принять от меня. Он обещал сделать, потом все откладывал. Действительно, был очень занят в первые дни. Засим я его увидел в клубе за обедом и спросил, когда, наконец, увидимся. Пора вам взять бумаги. Он сказал, как только возможно, я телефонирую. Я телефонировал, он не отвечал. Я ответа не получал. Так дело затянулось.