Виктор Муратов - Командарм Лукин

Михаила Федоровича, конечно, волновала горячая заинтересованность великого писателя его судьбой.

Одпажды Лукин слушал по радио выступление Константина Симонова. «Пока есть время и еще живы наши знаменитые полководцы Отечественной войны, — говорил писатель, — надо записать на пленку, застенографировать их воспоминания… Это долг перед временем и народом».

Михаил Федорович знал, что Симонов встречался и беседовал с маршалами Жуковым, Рокоссовским, Василевским, Коневым, другими известными военачальниками, А однажды…

В доме на Ленинградском проспекте этажом выше Лукина жил тесть Константина Симонова генерал армии Жадов. Он и порекомендовал писателю познакомиться с Михаилом Федоровичем. И вот Симонов, спустившись на этаж ниже, вошел в квартиру генерала. Одетый просто, по-домашнему, в клетчатой рубашке, с неизменной трубкой, он поставил на стол диктофон, и рассказ начался.

Константин Михайлович по ходу беседы задавал вопросы, уточнял обстоятельства. Беседа текла неровно. Нередко генерал возвращался к событиям, уточняя детали, иногда забегал вперед. Вспоминая события прошедших лег, Лукин не мог оставаться равнодушным. Рассказывая, он заново переживал все. Симонов чувствовал это, своими вопросами старался снять напряжение, но это плохо удавалось — волновались оба.

Потом они встречались часто. Константин Симонов поделился с Лукиным давней задумкой: сделать не совсем обычный по форме полнометражный публицистический фильм о битве за Москву и предшествующих ей событиях, связав военную хронику с рассказами участников той битвы.

Сценарий фильма «Если дорог тебе твой дом» Симонов написал вместе с участником боев за Смоленск писателем Евгением Воробьевым. Лукин был благодарен Симонову за то, что на съемках фильма тот свел его с боевыми товарищами — Маршалами Советского Союза Жуковым, Рокоссовским, Коневым. После войны, даже живя в одном городе, виделись они редко.

О многом удалось им поговорить тогда, вспомнить былое. На память о встрече решили сфотографироваться. Фотограф — молодой парнишка из съемочной группы, видимо, помощник оператора — долго выбирал место поудачнее, выстраивал маршалов и так и эдак, выискивая лучший ракурс. Лукин чуть припоздал и, опираясь на трость, прихрамывая, направился к маршалам.

— Папаша! — окликнул его парнишка. — Куда же ты, дорогой папаша? Разве не видишь, что я фотографирую полководцев?

— А это и есть полководец, — проговорил Жуков. — Генерал Лукин. Разве не слыхал о нем?

Парень смутился, прошептал чуть слышно: «Извините» — и спрятал покрасневшее лицо за камеру…

Стоя между Жуковым и Рокоссовским, генерал Лукин смотрел в объектив.

— У поражения мало родственников, — шепнул ему Рокоссовский. — Зато у победы их много. Так?

Лукин кивнул головой и вспомнил вдруг стихи Пушкина:

…Вскоре зрители смогли увидеть удивительно правдивый и мужественный своей художественной выразительностью фильм.

Конечно, в те девяносто минут, которые шел фильм, не могли вместиться подробные рассказы участников битвы о том, что они видели, пережили и совершили на дальних и ближних подступах к Москве.

На экране кадры минувших беев. Как, каким образом удалось фронтовым кинооператорам снять эти кадры в том кромешном аду — уму непостижимо. Звучит голос диктора: «Когда она началась, эта великая битва за Москву? В первый же день войны? Да! Под Смоленском и Ельней? Да! Здесь, в лесах под Вязьмой, где дерутся и умирают наши окруженные армии? Да, здесь идет битва за Москву и, может быть, решается ее судьба…»

Просматривая кадры фронтовой кинохроники, Лукин почувствовал неодолимое желание еще раз побывать в тех местах, где сражались и умирали его войска, где сам он пролил свою кровь, защищая Москву. Вместе с ним по местам боев поехал бывший военный корреспондент «Правды» писатель Михаил Брагин.

Чем ближе они подъезжали к Вязьме, тем больше волновался генерал, считая, что его никто тут не знает.

В гостинице мест для них не оказалось. Но стоило Брагину сказать, что приехал Лукин, как дежурная, переспросив: «Наш Лукин?» — выбежала из-за стеклянной перегородки навстречу Михаилу Федоровичу.

На следующий день, сменив «Волгу» на вездеход, они объезжали места боев.

Сколько их, памятных мест, разбросано на холмах Смоленщины и в лесах под Вязьмой и даже затеряно в лесных чащобах, запахано и засыпано землей! Много воды утекло в седом Днепре-Славутиче, упрятала земля солдатские могилы. На этих рубежах солдаты приняли смерть, на этих рубежах ушли в бессмертие. Неумолимое время сгладило окопы-шрамы на лице Земли. А шрамы, оставленные войной на человеческом сердце, — что их сгладит?..

Научный сотрудник Смоленского областного архива Леонид Котов показал Лукину ржавую винтовочную гильзу. В ней была записка. На небольшом клочке пожелтевшей бумаги — косые торопливые строчки. Сохранились лишь обрывки фраз, которые можно разобрать с помощью лупы: «…мы держались долго. Я, Курочкин Иван, Гуще… Ветр… Ивани…»

Кто они, эти герои? Известен лишь Курочкин Иван. А остальные? Считаются без вести пропавшими. Непросто встречаться с прошлым. Обнажив голову, Лукин глядел на записку, а перед мысленным взором всплывал крестьянский двор, раненые у костерка под облетающей яблоней и вопрос пожилого бойца: «Как с нами-то будет… пропадем? Или как?» Тогда генерал сказал им правду. Он не имел права скрывать горькую правду той тяжелейшей обстановки. Он сделал все, чтобы отправить раненых в тыл. Все, что было в его силах. Но трагические обстоятельства оказались выше. Да, как он и советовал, многие ушли к партизанам… Но большинство… большинство навсегда остались неизвестными солдатами.

В селе Шутово Лукин нашел избу, в которой размещался его штаб. Был полдень, неимоверно палило солнце, а перед мысленным взором генерала стояла дождливая, пополам со снегом, октябрьская ночь сорок первого года. Отсюда он передал последнюю телеграмму в Ставку о том, что отдает приказ взорвать и сжечь оставшуюся боевую технику и прорываться из кольца.

Лукин пытался найти штабные землянки в лесу под Василисино — не нашел. Он узнал место, где с группой генералов и командиров пытался выйти к двадцатой армии Ершакова, Широкая лощина тогда была заполнена туманом и казалась озером. Она и сейчас заполнена утренним туманом и похожа на озеро. Но на противоположном берегу, где в октябре сорок первого маячила фигура немецкого часового, выросли березки, и лоскуты тумана прикрывали их белые, как поминальные свечи, стволы…

Узнал Лукин и болото около села Богородицкого, то самое, у которого начался прорыв из окружения. Но, сказали, скоро его осушат.