Виктор Муратов - Командарм Лукин

— Нет, это не все равно.

Воцарилось продолжительное молчание.

— У вас нет ко мне других вопросов? — спросил Лукин.

— Нет.

— Разрешите идти?

— Идите.

Лукин, тяжело опираясь на палку, медленно шел по Гоголевскому бульвару. У памятника Гоголю присел на скамью. С массивных фонарных столбов яркие лучи освещали бронзовую фигуру великого писателя в окружении своих бессмертных героев. Лукин часто бывал здесь, когда учился в пятой школе прапорщиков при Алексеевском училище. Оно рядом — через дорогу. А неподалеку здание ГлавПУРа, где так холодно его сегодня встретили. Даже не поговорили о восстановлении в партии…

Восстановление… А разве он выбывал из рядов партии? Разве тот гитлеровский полковник из немецкого генерального штаба в семлевском лазарете, бросив в огонь партийный билет Лукина, лишил его звания коммуниста? Никогда!

Он душой принял программу большевиков еще до революции, в Москве. Тогда, в шестнадцатом, находясь на излечении в госпитале после ранения под Стволовичами, он познакомился со студентом. Как же его фамилия? Рязанов? Или Рязанцев? Да, Петя Рязанцев.

Вначале Петя приглядывался к широкоплечему солдату. Первые, ничего не значащие разговоры стали переходить в беседу о социальном добре и зле. Чистые глаза, пытливый ум Михаила Лукина располагали Рязанцева к нему. Они подружились. Рязанцев рассказывал Михаилу о растущем революционном движении в России, о партии большевиков. Эти беседы заставили Лукина впервые задуматься над многими вопросами. На всю жизнь он остался благодарен этому студенту (с которым, к сожалению, больше никогда не встречался), сумевшему помочь ему, молодому крестьянскому парню, определить свой жизненный путь.

Рязанцев же и надоумил Михаила Лукина поступить в школу прапорщиков, помог подготовиться и сдать экзамены.

Позже, вернувшись в окопы, молодой прапорщик Лукин не забывал бесед студента. А вернувшись с фронта в Москву, чуть было не растерялся. Москва бурлила. На каждом перекрестке стихийные митинги. Оратор сменяет оратора — большевики, меньшевики, кадеты, эсеры, анархисты… Кого не послушаешь — каждый ратует за народ, за свою правоту. Но очень скоро Лукин выбрал одну правоту — правоту большевиков. Отбросив все сомнения, Михаил добровольно вступает в ряды Красной Армии. После окончания курсов разведки при Полевом штабе РККА Лукин в составе Московского запасного полка отправляется на фронт.

Весной девятнадцатого года под Царицыном командир 2-й бригады 37-й стрелковой дивизии Лукин вступает в партию большевиков.

И вот теперь, пройдя огни и воды, не запятнав ни единым пятнышком звание коммуниста, ему приходится хлопотать о восстановлении в партии…

Что делать? Как жить дальше?

Всем генералам, вернувшимся из плена и прошедшим проверку, было предложено учиться в Академии Генерального штаба. Такое предложение получил и Лукин. После небольшого колебания он отказался, предвидя трудности практического характера: писать левой рукой еще как следует не научился, правая рука бездействовала, выезжать на учения в поле с протезом на одной ноге — трудно.

Спустя некоторое время генерала Лукина пригласил Министр Вооруженных Сил СССР маршал Булганин. В его кабинете находился маршал Конев, в то время Главком Сухопутных войск.

Тепло поздоровавшись с Лукиным, Булганин сразу же приступил к делу:

— Вот что, Михаил Федорович, хватит тебе бездельничать. Наверно, и самому надоело.

— Надоело, — признался Лукин.

— Тут мы думали-гадали и решили предложить тебе должность заместителя начальника Главного управления военно-учебных заведений.

— Не могу принять это предложение.

— Почему?

Лукин не успел ответить, как маршал Конев внес новое предложение.

— А начальником курсов «Выстрел»?

— И на «Выстрел» не пойду. Я же беспартийный.

— Но мы-то тебя знаем, Михаил Федорович, мы-то доверяем, — сказал Булганин.

— Вы доверяете, а партия не доверяет. Я считаюсь механически выбывшим из ВКП(б). Представьте себе, что-нибудь случится, ну, как бывает, ЧП какое-нибудь… Начнут корни происходящего искать. Любой может сказать: начальник беспартийный, в плену был…

— Мы таких «радетелей» всегда на место поставим.

— Нет, представьте, начальник курсов не имеет права присутствовать на закрытых партийных собраниях! Нет, ухожу в отставку! Это твердо, и не уговаривайте.

В кабинете долго тянулось молчание. Нарушил его Конев.

— Кто знает, может, ты и прав.

— Ситуация, — проговорил Булганин. — Ну а в отставке что думаешь делать: цветочки разводить, книжки на лежанке читать?

— И цветочки разводить, и книжки читать буду. Но без настоящего дела не останусь. В этом я вас заверяю.

— Ну хорошо, коли так настаиваешь, будь по-твоему. Пенсию мы тебе выхлопочем достойную, ну и все другое.

— За это спасибо.

— Но поговори еще с Голиковым, что он посоветует.

Начальник управления кадров Филипп Иванович Голиков знал Лукина давно. Он выслушал его и поддержал.

Итак, отставка! Тридцать три года жизни отдано армии, и какие тридцать три года!

Непривычная и какая-то странная жизнь началась у Михаила Федоровича. Ему назначили пенсию, соответствующую окладу командующего армией, за ним закрепили персональный автомобиль. В живописном Подмосковье, на Сходне, выделили участок для дачи.

Генерала беспокоили не только раны. Годы в фашистском плену вызвали болезни, о которых Лукин прежде и не подозревал. Врачи рекомендовали санаторное лечение. В путевках отказа не было: Сочи, Кисловодск, Архангельское, в любое время года — пожалуйста.

Лукин без большой охоты пользовался этой возможностью.

Как правило, в любом военном санатории встречал он знакомых: с одними вместе воевал, с другими служил еще до войны. Многие его бывшие подчиненные стали крупными начальниками.

Встречаясь, вроде искренне радуются, охотно беседуют. Но Лукин чувствовал неискренность в этом радушии. Как обычно, на отдыхе люди группируются по интересам, компаниями собираются. Лукин — в стороне. Он понимал, насторожены еще бывшие друзья и знакомые: в звании восстановили, но в партии-то не восстановили. Неспроста, видимо. Горько переживал генерал Лукин отчуждение.

Такое же отношение было и к другим генералам, вернувшимся из плена. После окончания Академии Генерального штаба некоторых из них направили в войска на высокие должности, большинство оставили преподавать в той же академии. И правильно сделали — опыта им не занимать. Но очень скоро «особо бдительные» спохватились. Всех преподавателей, побывавших в плену, уволили из рядов Красной Армии. И не просто, а с припиской в аттестациях: «Ввиду того что был в фашистском плену, доверять обучение высшего офицерского состава не следует».