Френсис Кроуфорд - Две любви

- Вы не желаете убеждать других, но быть убежденной, - сказал Бернар,однако не в вашей природе склоняться перед чужим убеждением. Чего вы желаете от меня? Я могу проповедовать тем, кто хочет меня слушать, а не тем, кто приходит наблюдать меня и улыбаться на то, что я скажу, как будто я комедиант ярмарочного балагана. Зачем вы пришли сегодня сюда? Могу ли я дать вам веру, помазав бальзамом ваши ослепшие глаза? Могу ли я дать вам пояс целомудрия для сохранения добродетели, которой у вас нет? Могу ли я обещать Богу ваше раскаяние, когда вы улыбаетесь вашему будущему любовнику? Зачем вы пришли ко мне?

- Если бы я предполагала, что у вас есть досуг и место в церкви только для совершенных христиан, то не пришла бы к вам.

Она откинулась на скамью возле окна и сложила руки. Тонкая материя ее плаща сложилась в прямые, строгие складки, представлявшие живой контраст с сиявшей красотой ее лица. Шелковистые, прекрасно изогнутые брови придавали ее глубокому взгляду жестокость, а губы были тверды, как выточенный коралл.

Бернар снова посмотрел на нее долго и внимательно. Он понял, что все, перечувствованное ею в этот день, причинило ей тайное разочарование, и она пришла к нему, чтобы испытать умственное волнение, а не добиваться какого-либо утешения. Для него, отягченного возвышенными идеями, внушенными его миссией, было что-то неприятное в суетности этой женщины, или, вернее, в ее цинизме. Для него крест означал страсти Христа, пролитие крови Христа искупление человеческого рода. Для нее это был знак, украшение, предлог для пышного путешествия к святым местам с прекрасными дамами, которые изнеженно проживали бы в шелковых палатках и носили бы великолепные наряды согласно капризной моде. Контраст был слишком силен и слишком тягостен. Элеонора и ее придворные дамы с их капризами и фантазиями были бы безусловно не на месте в армии среди мужчин, преданных вере и сражающихся ради возвышенного принципа, ради победы одной расы над другой и ради всего, что религия сделала святым в самых святых местах.

Это было слишком. Глубоко разочарованный и опечаленный Бернар понурил голову и несколько приподнял руки, как бы желая покончить борьбу; потом он уронил их на колени с видом покоренного.

Увидя кажущееся отчаяние Бернара, Элеонора ощутила порочное чувство победы, то чувство, которое возмещает школьников за их невообразимые усилия досадить своему учителю, когда наконец им удавалось его оскорбить. В сущности это был пустяк, ребяческое желание раздражить и раздразнить монаха, так как прежде всего она была молода и весела, а окружавшие обязывали ее снова приняться за веселье.

- Не следует относиться серьезно ко всему, что я говорю,- заметила она внезапно со смехом, оскорбившим нервы монаха.

Он отвернулся, как будто ему было неприятно видеть лицо Элеоноры.

- Вышучивайте жизнь,- сказал он,- если хотите, вышучивайте смерть, если вы достаточно храбры, но, по крайней мере, будьте серьезны в этом великом деле. Если вы решились следовать за королем с вашими дамами, тогда отправляйтесь с намерением делать добро, перевязывать раны сражающихся, ухаживать за больными, подкреплять слабых и подстрекать трусов вашим присутствием.

- А почему же не сражаться? - спросила королева, и в ее глазах вспыхнуло пламя нового волнения.- Разве вы думаете, что я не могу вынести тяжести кольчуги или ездить верхом, управлять мечом, как многие двадцатилетние оруженосцы, которые бросаются сражаться в самую жаркую схватку? Если я и мои придворные дамы можем переносить усталость так же хорошо, как самый слабый мужчина в армии короля, рисковать нашей жизнью так же храбро и даже, может быть, отбивать атаку и наступать ради освобождения гроба Господня,- разве наши души не извлекут ничего доброго, потому что мы женщины?

Пока она говорила, ее локоть лежал на столе, а маленькая сильная ручка энергично жестикулировала, прикасаясь к рукаву монаха. Воинственная кровь старого герцога текла в жилах королевы, и ее голос раздавался, как труба сражения.

Бернар поднял голову и сказал:

- Если бы вы были всегда тем, какая вы в данный момент, и если бы в вашей свите была тысяча таких женщин, королю не требовалась бы другая армия, так как одна вы могли бы встретиться лицом к лицу с сельджуками.

- Как вы думаете,- ответила королева,- что если бы мне пришлось встретиться с ними, то моя храбрость растаяла бы в слезах, по-женски, подобно льду от горячего пара.

Она улыбнулась на этот раз нежно, так как была довольна словами монаха.

- Вам нечего бояться,- продолжала она, прежде чем он успел ответить,мы будем вести себя не хуже мужчин, и есть пожилые мужчины, которые струсят скорее нас. Но если бы с нами был предводитель воинов, то я не боялась бы. Они сражались бы за короля и проливали бы кровь за Элеонору Гиеньскую, но перенесли бы десять смертей по приказанию...

Она остановилась и устремила глаза на Бернара.

- По чьему? - спросил он, ничего не подозревая.

- Бернара из Клэрво.

Последовало короткое молчание. Затем ясным голосом, раздавшимся издали, как бы во сне, аббат повторил свое собственное имя.

- Бернар из Клэрво... предводитель воинов?.. солдат?.. генерал?..

Он остановился, как бы советуясь с собой.

- Государыня,- сказал он наконец,- я ни генерал, ни солдат. Я монах и духовный человек, как Петр Отшельник, но совсем не такой, каким он был в подобном деле... Я знаю границы моих сил. Я могу воодушевить людей, сражаться за великое дело, но я не могу вести их на смерть и погибель, как это делал Петр. Есть особые люди на подобную роль, воспитанные, чтобы управлять мечом, я не умею управлять пером...

- Я не требую,- возразила королева,- чтобы вы руководили отчаянной атакой, ни чтобы вы оставались сидеть в вашей палатке, изучая план истребления укрепленных городов. Вы можете быть иначе нашим предводителем, так как тот, который руководит душами, приказывает телу и живет в сердцах. Вот почему я умоляю вас идти с нами и помочь нам, так как в некоторых случаях меч стоить менее, чем сто слов, тогда как есть люди, простое слово которых заставляет всех, как одного, вынуть сразу сто мечей.

- Нет, государыня,- ответил аббат, и его тонкие губы сжимались после каждого слова с выражением непоколебимой решимости,- я не пойду с вами. Прежде всего я не способен быть предводителем армии, а затем потому, что я могу лучше употребить остаток моей жизни здесь, чем следуя за вами в лагерях. Наконец, я хотел бы, чтобы эта славная война велась медленно, серьезно, а не лихорадочно, с безумным фанатизмом, ни тем более легко, как удовольствие и забава, еще менее с эгоизмом и в надежде на выигрыш! Мои слова ни глубоки, ни учены, ни подобраны, я говорю, как мысли являются в моей голове. Но, благодаря небу, то, что я говорю, побуждает людей действовать скорее, чем они думали бы. Однако, не хорошо, чтобы они были очень взволнованы и возбуждены в продолжение долгой войны, из опасения, чтобы их пыл не погас, как искра, и силы их не упали сразу. Вам нужны не проповедник, а полководец, не слова, а действия. Вы отправляетесь, чтобы создать материал для истории, а не выслушивать проповеди.