Андрей Квакин - Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути

С такими предпосылками в сознании я, естественно, скептически отношусь к Вашим попыткам наметить будущее. Мало того что Вы не определяете болезни, Вы и в лечении ее целиком исходите из сегодняшнего дня. Подумайте сами, что бы при таком способе «синтеза» Вы могли предсказать лет двадцать назад? Или Вы предполагаете, что предстоящее двадцатилетие будет менее богато неожиданностями? Наша эпоха революционна в подлинном смысле слова. Она гораздо революционнее самого коммунизма. Рассчитывать на эволюцию идей теперь не приходится. В частности, нужно никогда не забывать, что переживаемый нами экономический кризис (кризис капитализма, как его части – и, на мой взгляд, ошибочно – называют) есть сравнительный пустяк; это – лишь деталь общего социального кризиса (или кризиса культуры).

С сожалением вижу, что и в евразийстве еще слабо ощущение действительного трагизма нашего времени.

«Фашизм и коммунизм движутся единой интуицией» – эта мысль близка евразийству; история пойдет по этому пути, – заявляет Савицкий.

Мне тут, равно как и в ряде других мест, приходится только пожимать плечами.

Но писать обо всех частностях долго.

« Циндао, 30 августа 1934.

Дорогой Николай Васильевич!

Спасибо Вам за Вашу книгу, присланную мне Вами со Штирнером. Покаюсь Вам откровенно: произвела она на меня крайне тягостное впечатление. И по тону и по нацелке напомнила она мне письма Сталину от кающихся коммунистов неудачного уклона, как обязательное условие приема вновь в партию. Что ж? Может быть, Вам и впрямь пора подумать о безболезненном возвращении в СССР. Ведь эмигрировать и не быть «эмигрантом» можно только в Харбине и притом в единственной позиции, держась за трапецию КВЖД.

Не удовлетворяет меня книга Ваша и с другой стороны. Анализы происходящего в России в том виде, как они у Вас, то же, что история театра, написанная на основании единственно собрания афиш, программ и плакатов. Виноват, впрочем, Вы пользуетесь также газетными отчетами о премьерах и постановках.

Ваша статья о синтезе представляется мне непродуманной до конца. Генеральная линия верна, капитализм рушится повсюду, коммунизм – лучшая и самая высокая форма социальной религии, фашизм – уязвленные национальные судороги… какой же возможен синтез, раз идет последний решительный бой и мир вступает в свой апокалиптический период, а мы знаем, что в этом бою будут применены со стороны «верующих» все завоевания науки и техники и «генеральная линия» не будет знать пощады. Это – обреченность, а не синтез. Едва ли придется потом видеть возрождение христианства в том, что новые Луначарские будут писать драмы и ставить фильмы, в которых будут изредка мелькать библейские или евангельские личности.

У меня ужас перед фактом, что в мире завелась сила, могущая (теперь это уже доказано) выкорчевывать старую жизнь. Человечество вступило на путь культурных растений, которые можно выращивать любого вида и любого сорта и заменять культурными насаждениями все виды диких зарослей. Пока этот процесс происходил беспорядочно, заменяясь подчас попятным движением, пока не было групп, захвативших власть и осмелевших настолько, что к человеку стали применяться приемы плодосмена (понадобились вместо зерновых корнеплоды!) и корчевания, можно было говорить о красках истории, о каком-то участии в культуре и духовной жизни. Теперь же – только очередь , вызываемая продвижением нового сектора в плане посева и общего человеческого корчевания.

Вот мысли, которые навела на меня Ваша новая книга. Грустно, что люди «плюрастического» склада так податливо сдают перед соблазнительным «монизмом», пускаясь во все тяжкие софизмы, чтобы волюнтарно выработать успокаивающие выводы.

На днях, через 2 дня, возвращаемся в Шанхай, где начинается зимняя работа. Мы дивно отдохнули в Циндао. Я никогда не думал, что в Китае имеется такое чудное место.

Шлю привет и жму руку.

«Москва, 3 сентября 1934 г.

Шлю привет

Дорогому Николаю Васильевичу и всей Субботе!

Письмо получил, но пишу не только по этому поводу, а потому, что выяснилось, наконец, мое положение здесь: прошу извинить за долгое молчание.

Вкратце сообщу факты о себе: ехали с комфортом. Встречены были делегацией оргкомитета. Устроены в первоклассном отеле «Националь», где останавливаются только интуристы и где живем до настоящего времени. Живем хорошо. С квартирой дело затянулось, но нет сомнения, что и квартиру дадут хорошую.

Тотчас по приезде был приглашен в лучшее книгоиздательство для переговоров об издании моих книг, но через несколько дней оно «влилось» в другое – и пришлось говорить с новыми людьми. На днях подписал условие с издательством «ГИХЛ»[Государственное издательство художественной литературы] на издание моих книг: к Новому году выйдет первый том, а за ним последуют остальные – пока четыре тома листов по 20. Червонных денег получил очень много, обеспечен приблизительно на два года.

Дня через три по приезде был у А. М. [Горького] в знаменитом имении Горки. Встреча была задушевная: восстановлена прежняя дружба.

Провел у него весь день до глубокой ночи в числе большой компании гостей. Расспрашивал о Харбине: первый вопрос был об Устрялове и Сетницком, книги которых он читал и знает. Я рассказал довольно подробно. Об оказанном мне «приеме» в Москве стало известно раньше, чем я возвратился: стали присылать за мной автомобили, появились интервьюеры и редакторы, печатаюсь в «Красной нови» и «Новом мире», в «Литературной газете» и проч.

Через некоторое время предложили выступить с докладом на Съезде писателей. Вот этот, оказавшийся очень важным, факт неожиданно втянул меня в напряженную борьбу. Написать доклад на полчаса чтения было легко, прочесть – еще легче, но не так легко было осуществить выступление: А. М. [Горький] рукопись одобрил и направил обычным путем на утверждение: я должен был выступить тотчас после доклада Радека об иностранной литературе. Времени оставалось уже немного. Я еще раз побывал в гостях у А. М. [Горького]. Убедился я и сам, и убедились писатели, что за моей спиной – очень сильная рука, и, тем не менее, началась тайная интрига и кампания против моего выступления. Рукопись всячески задерживали в ее продвижении по инстанциям утверждения, и, наконец, она пропала. Пришлось дать второй экземпляр. Тогда – два раза откладывали мое выступление с очевидной целью под каким-либо предлогом совсем снять его с очереди. Однако вынуждены были подчиниться необходимости, и я выступал 30 августа – в последний день съезда, в вечернем заседании, при переполненном Колонном зале, перед заключительным словом Стецкого. Доклад занял 35 минут [399]. Публика меня встретила и проводила аплодисментами. В сокращенном виде он был напечатан в «Правде» 1-го сентября. Думаю, что будет и в «Известиях» – полностью. Между прочим, там есть и несколько слов о литературной деятельности проф. Устрялова, не знаю только, будет ли напечатано полностью, почему было такое сопротивление и с чьей стороны? Со стороны «президиума» и влияющего на него фронта писателей, угрожаемых по «чистке». Шкурное дело. Если в «Новостях Востока» печатались отчеты, то Вы увидите, в каком повышенном темпе велась дискуссия по докладу Бухарина о «советской поэзии». «Шпана» себя показала. Меня совершенно верно учли на стороне А. М. [Горького] и Бухарина против «ихнего», «фронта», «не наш», «чужой», «ату – его!». Если бы удалось «смазать» – последствия для меня могли быть неприятные, но теперь – «шпана» опоздала: не достанут. Вот почему это было важным моментом не только для меня, а и принципиально, почему и не писал Вам до настоящего дня.