Андрей Квакин - Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути

Ключников, к слову сказать, только что вернувшийся из Лондона, где он много, долго разговаривал с Красиным, приподнимает завесу над их иностранной политикой, которую Вам полезно знать. Искренне или неискренне, они намерены взять курс, который может быть опасен, поскольку речь идет об уловлении Америки. Они, во-первых, станут всецело на защиту единства России; они не считают серьезными наши упреки, что они же раздавали ее направо и налево; на этот упрек они отвечают, что всякое признание чьей бы то ни было независимости сопровождалось немедленно той работой внутри независимой страны, которая вводила ее обратно в состав Русского государства…

Ключников находится в периоде увлечения большевизмом, по крайней мере, поскольку речь идет об его иностранной политике, и думает, что ради дружбы с Америкой большевики действительно в значительной мере способны свою политику изменить…

Второе, что я хотел сказать в связи с Ключниковым – это своеобразие личных переживаний. Формулирую их кратко. Я проверял себя во время разговора с Ключниковым, и могу сказать, что разумом я допускаю целесообразность такой политики, хотя не берусь утверждать, что для нее наступил подходящий момент; но морально ни сегодня, ни завтра она для меня недоступна; я не мог бы идти вместе с теми, которые не отвергли солидарности с большевиками первого периода, т. е. Брест-Литовска и террора. Только тот большевик, который низвергнет большевиков-предателей, мог быть приемлем. Итак, разум принимает, моральное чувство отвергает. Есть другая политика разрушения, которую олицетворяет Савинков, о которой, не называя ее прямо, говорит и «Смена вех»; морально я эту политику понимаю; не усмотрите противоречия с тем, что говорил раньше, что эта деятельность Савинкова для меня недоступна по моральным мотивам, ибо эти слова нужно понимать в более узком смысле, т. е. что я лично не был бы способен делать то, что нужно делать на этом пути. Это то же, что было и при царизме; я понимал революционную деятельность и даже считал ее полезной, но сам не мог в ней участвовать, не из страха за собственную шкуру, а из брезгливости к систематической лжи. Но, если моральное чувство мирится с работой Савинкова потому, что она отвечает чувству ненависти к большевизму, то разум мне говорит, что в результате этой деятельности нет блага, что это пораженчество, которое бьет по России для того, чтобы ударить по правительству, что в лучшем случае эта деятельность может достигнуть успеха линии Ключникова. Итак, здесь обратный вывод: мораль оправдывает, разум осуждает. Но когда я смотрю на деятельность учредиловцев и эмиграции, я прихожу к выводу, что их одинаково осуждают и разум и мораль. Это пустое место по результатам и непохвальное дело по противоречию с сознанием своего долга охранять интересы России» [406].

В ответном письме Бахметев сообщал Маклакову о том, что уже давно внимательно изучил сборник «Смена вех» и нашел многие его положения неприемлемыми для себя. Ему представлялась более продуктивной линия, близкая «новой тактике» Милюкова, основанная на союзе с эсерами. Тогда в пространном письме от 31 октября 1921 г. Маклаков попытался переубедить Бахметева: «Не хочу отговаривать Вас от линии, которую Вы взяли и держите; то, что я Вам говорю, я говорю только для Вас. Я хотел бы только, чтобы мы, и особенно Вы, себе иллюзий не делали. В эмигрантской психологии здорового нет ничего; Вы рекомендуете в своем письме избегать «ископаемых»; Вы «ископаемых» видели только в правых элементах; левые – это такие же ископаемые. То, что они, став у власти, погубили Россию не только потому, что задача ее спасти была выше их сил, но потому, что все, что они делали, вело к заведомой гибели, – их ничему не научило. Недаром, когда Милюков прочел о составе Комитета для голодающих[Комитет помощи голодающим. – А. К. ], он искренне поверил, что именно этот комитет – будущая Россия, что он станет властью и порыв народной любви к нему его оградит. И он не только так думал, но он имел такт это написать в своей газете. Он уверял, что на местах отделения этого Комитета заменяют большевистскую власть и что его начало – конец большевизма; между тем, об этом Комитете приходят вести из России и они очень характерны. В Комитет в России никто не верил. К Кишкину и Прокоповичу все отнеслись с нескрываемым осуждением, как людям, которые либо играют дурака, либо себя продают. Вы в Вашем письме по поводу Комитета констатировали в нем отсутствие хороших имен; Вы были правы; а Милюков был доволен его составом, и если бы зависело от него и его единомышленников, то тех имен, которые Вы считаете настоящими, они бы туда как центровиков не допустили. Как после Февральской революции Временное правительство вообразило, что революция была сделана только для того, чтобы иметь возможность видеть их во главе правительства, так и теперь они живут той же идеологией и иллюзией.

Из того, что доходит к нам из России, видно одно: что там не интересуют[ся] больше политикой, но зато увлекаются торговлей, спекуляцией, различными формами экономики; если большевики поймут это – а они способны понять – они смогут попасть в тон народного настроения; они смогут привлечь всех к живой работе, и страна на первое время простит им пролитую ими кровь и разорения. Конечно, это их не спасет, ибо, поставивши во главу угла производство, они должны будут соответственно этому изменить административный аппарат; тогда начнутся внутренние конфликты, которые приведут их к гибели. Но курс будет взят ими правильный, народная масса будет ставку ставить на них, на тех, кто это поймет, а не на эсеров в эмиграции. Мы приближаемся к тому, что в истории называют аполитичным моментом. Равнодушие к политике, особенно к внутренней политике, поможет России пережить моральные унижения от примирения с большевизмом; да его трансформация все же будет сопровождаться некоторыми гекатомбами, в которых увидят расплату за старые грехи; но эмиграция, которая сунется в Россию не с этими лозунгами, а с политикой, потерпит окончательное крушение. Большевики привлекут к себе и интеллигенцию, играя на патриотической струнке, и капитал, играя на струнке наживы. А эсеры и «новая тактика» прозевают и то, и другое» [407].

В письме от 8 ноября 1921 г. Маклаков специально подробно останавливается на своем отношении к идейно-политическому движению «Смена вех» (в тексте письма он их называет «движением новых «Вех» или «вехистами»). В четвертую годовщину установления советской власти в России он прямо пишет: «Мы, очевидно, вступаем в новую фазу отношений к большевикам. Для меня несомненно, что в том движении, о котором я Вам писал, в движении «вех», много здоровых мотивов; их сила, кроме того, в том, что это движение ново, еще не истрепано и не изжило себя самого. Думаю даже, что оно, наверное, станет тем руслом, к которому в известный момент мы придем все, как к неизбежному концу[выделено мной. – А. К. ]. Вопрос только во времени; но в этом движении и сейчас обнаруживаются две слабые стороны. В первом номере их журнала, который они выпускают под тем же заголовком, можно видеть обе эти опасности.