Андрей Квакин - Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути

Если бы мне что-либо хотелось сейчас до такой степени, что, вероятно, это сделаю, то это – съездить в Берлин, где сейчас скопилось много только что приехавших из России интеллигентов. Правда, пожалуй, я уже опоздал, и они поддались условностям эмигрантской психологии. Тем не менее, даже если их теперешние слова и будут заключать в себе налет здешнего понимания, кое-что они принесли с собой нового; и из третьих рук это новое дошло и до меня. В самых общих чертах я хочу Вам его показать.

Если я очень пессимистически смотрю на возможность падения большевиков, то напротив того, я еще гораздо более оптимистически, чем прежде, смотрю на процесс их разрушения. Большевизм, действительно, изживается и разрушается; в самом большевизме есть элементы его разрушения. Все только дело в том, что это будет разрушение большевизма, а не его падение.

Картина того, что происходит в России, может быть изображена так: теперешняя власть держится на трех устоях: войско, полиция (Чека) и коммунистическая партия. Этими тремя элементами теперешняя власть держит Россию и направляет ее жизнь. Трехлетняя (ибо я не считаю двух первых годов) практика власти отразилась на физиономии всех этих учреждений» [431]. Далее Маклаков дает подробный анализ положения в Красной армии, ВЧК и РКП(б). По его мнению, в большевистской партии идут процессы постепенного вытеснения радикальных элементов и утверждения оппортунистического направления. Чекисты утратили свое былое значение, находятся под влиянием умеренных сил среди коммунистов. Особое положение, как считал Маклаков, сложилось в армии: «Среди этой армии довольно много элементов ненавидящих определенно большевизм; это все те, которые имели свое положение и до большевистского переворота; они были использованы как «спецы», с того момента, когда они по тем или иным соображениям пошли на службу к большевикам. Но если они думали, что они перехитрят большевиков и станут настоящими хозяевами армии, то они ошиблись. За ними всеми следят очень внимательно и не только полицейские органы большевиков, но и все те представители командного состава, которые всем обязаны большевикам. Ввиду этого в своем общем и целом армия есть надежное орудие в руках большевистской власти, пока она есть власть и пока эта власть не изменяет тем национальным флагам, которые они же выбрасывают. Создание такой армии есть одно из завоеваний «Октябрьской революции»; если гениальное Временное правительство Февральского переворота уничтожило и разложило армию, то большевики ее создали» [432].

Исходя из проведенного анализа, Маклаков приходит к следующему заключению: «Но что же есть в России организованного и способного низвергнуть теперешнюю большевистскую власть вне коммунистической партии? Приходится с определенностью сказать, что нет ничего. Этим объясняется, может быть, между прочим, то, что большевики, по общим отзывам, смягчили свой террор и не мешают общему недовольству обнаруживаться совершенно явно. Большевиков сейчас ругают на всех перекрестках, и они молчат. Поверхностные наблюдатели видели в этом признак их слабости; может быть, вернее было бы в этом видеть сознание ими своей силы. Большевики понимают, что опасны для них непреложные экономические законы, финансовый крах и т. д., а не обывательская смелость и нарекания. Они видели лучше, чем мы, что за этой обывательской руганью не стоит никакой реальной силы, и потому в ней нет никакой реальной опасности. Они уже не размениваются на преследования за слишком откровенное слово, за внешнее непочитание, как они это делали тогда, когда они не сознавали ни своей силы, ни чужой слабости. Этим я объясняю себе сочетание двух несомненных наблюдений; увеличение общего и гласного негодования против большевиков, наличность нескрываемой к ним ненависти, с одной стороны, и растущая уверенность, с другой стороны, что этой власти ничего не грозит. Если мы будем искать хотя бы каких-либо признаков, что извне могут получиться центры восстания, заговоров и других видов политической борьбы – то мы ничего не найдем. Эсеры, с одной стороны, и монархисты, с другой стороны, уверяют, что у них есть сторонники и что они ведут в России какую-то работу. Среди объективных наблюдателей находятся люди, которые иногда констатируют наличность такой работы и тех, и других; но самая эта работа их напоминает попытки сделать туннель перочинным ножиком. Это самоутешение, удовлетворение известной моральной потребности «действия», сознательное и бессознательное втирание очков главарям и той, и другой политической партии – и бесполезные жертвы в результате. Но монархисты и эсеры, по крайней мере, ведут какую-то работу, хотя бы бесплодно. О кадетах нельзя сказать даже этого; кадетская партия вообще уже не существует; остается интеллигенция, которая была ее резервуаром; эта интеллигенция расслоилась в самых неопределенных направлениях: иная пошла на службу к большевикам, забывши все свое прошлое, иная пытается служить кое-как обществу помимо большевиков, иная ни о чем не думает, кроме того, чтобы добывать средства к существованию. Политической работы интеллигенция, как таковая, не делает никакой; политической борьбы тоже; в лучшем случае, если у ней есть политические мечтания и политические воспоминания. Но зато она делает другое важное дело, по обстоятельствам момента, пожалуй, самое важное. Она старается жить, она противится большевистскому замыслу дать России вымереть, она есть источник этой борьбы за жизнь, в которой главный залог нашего возрождения. Для этого она идет и на все политические компромиссы, и на житейскую изобретательность. Служить и большевикам, и нэпманам, и мужикам. Это самое лучшее, что она может выдумать и сделать; но рассчитывать на нее как на элемент, который может сбросить власть, было бы, конечно, безумно. И все остальное в таком же роде. Никаких организованных элементов сопротивления. Различные гении Национального комитета рассчитывали на церковь; великий граф Ковалевский три года тому назад уверял меня, что церковь и есть та организация, которая сбросит большевиков; нечто в этом роде говорил даже и Георгий Львов. Несомненно одно, что большевики боялись церкви, как они, впрочем, многого боялись раньше, этот грех теперь прошел, ибо церковь оказалась также бессильной, и изменили ей, прежде всего, ее главари , т. е. епископат; одних запугали, других купили. Евлогий несколько дней тому назад с грустью признавался, что церковь как организация совершенно разрушена…

…К каким же выводам может привести холодный разум? Ясно, что все ставки на военные заговоры, на террористические акты, на крестьянские восстания и т. п., все это один мираж. Это первое. Второе: самое опасное для России было бы, если у русского общества и народа пропала воля к жизни и если бы они стали покорно и покойно вымирать, как это делают индийцы во время голодовок. Все, что способствует борьбе за жизнь, хотя бы это достигалось ценой не только соглашательства с большевистскими властями, но даже путем ряда политических и, может быть, иногда и моральных компромиссов – есть все-таки желательное явление, которое нельзя осуждать и которое можно приветствовать и поощрять; и третье: тот чисто революционный процесс, который один приведет к радикальной перемене положения в России, есть победа «хозяйственников» над «политиками» в коммунистической партии. Все, что обостряет этот конфликт и что заставит «хозяйственников» для спасения своей головы пожертвовать головой «политиков», все это и есть настоящий прогресс и настоящее политическое улучшение.