Андрей Квакин - Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути

Осенью 1923 г. в переписке Маклакова и Бахметева дискуссируются многие принципиальные вопросы, среди которых вопросы степени эволюции большевиков и возможности компромиссов с ними. По сути дела, это были те же дискуссии, которые на начальном этапе очно и заочно вели адепты «Смены вех». Так, в письме Бахметева Маклакову от 29 октября 1923 г., в частности, говорилось: «Я проводил опять-таки разницу между эволюцией жизни, всепобеждающей и торжествующей, и изменениями в большевистской тактике, изменениями, вызванными не эволюцией большевистской доктрины как таковой, а только необходимостью уступок. Более того, я очень отчетливо провел черту между уступками, которые они сделали и которые еще сделают, и теми предпосылками, без которых нельзя по-настоящему оживить Россию. Я ставил открыто вопрос: достаточны ли произошедшие изменения в русской жизни, чтобы служить основой непрерывного органического процесса. И я отвечал отрицательно. Я говорил, что сдача командных высот в области экономической невозможна без сдачи основной политической крепости – диктатуры партии; подкрепляя аргументацию историческими примерами и прецедентами, я настаивал на неизбежности в известный момент таких переломов в организации власти и структуры, которые символизировали бы конец большевистского господствования и начало новой эры.

Суть, однако, в том, что со времени падения Деникина я окончательно и органически изверился в возможность разрешения этих вопросов путем действия извне. А события последних лет и поиски и размышления в области исторических прецедентов твердо убедили меня в правильности концепции, которая символизируется знаменитым яйцом. Под большевистской скорлупой создается новый быт, складывается новая жизнь, понятия, психология, вырастают люди, и в один прекрасный день разломанная скорлупа падает, и на сцену выступает новая Россия. В этой гипотезе содержится также путь к ответу на Ваш вопрос, какие из процессов надо считать здоровыми, и что из того, что существующее есть материал, из коего строится будущая Россия, и что приходится отбросить в мусорный ящик. Отвечу на этот вопрос так – придется отбросить не только тех людей, которые олицетворяют для нас с Вами наиболее отталкивающий и неприемлемый период революции, но и очень многие понятия и представления, с которыми мы сжились в прошлом и которые заставляют ставить подобные Вашим вопросы о формах сотрудничества и совместной работы, хотя бы даже с будущей «демократией». Для меня лично вопрос этот не поднимается, не потому, что вся моя концепция об этой России, которая грядет, связана с совершенно новым типом соотношений индивидуума и государства.

… Я знаю, что в этом вопросе Вы со мною также не согласны и что мысль о государстве, как источнике благости для всех, Вам не чужда; поэтому я понимаю, как остро стоит для Вас вопрос о сотрудничестве, даже если мыслить, что главные герои будут повержены и что только мелкие акуленки сохранятся в том будущем строе, который придет на смену разрушенному коммунизму. Мне, например, лично было бы, вероятно, очень трудно работать с каким бы то ни было будущим правительством даже в таком вопросе, как внешняя политика, которую я, вероятно, лучше других знаю, где можно было бы быть всего более полезным и которая наиболее «беспартийна». Я поневоле вспоминаю все окружения Колчака и Деникина. Нравы ведь будут те же, или, вернее, хуже. А то, что было, то совершенно непереносимо. Если бы я только думал, что Россия не изживет этатизма и что будущее строительство будет проходить под знаменем централизованного бюрократического творчества, для меня лично вопрос об участии в этом творчестве, вероятно, пришлось бы решать отрицательно. Я не мог бы заразиться необходимым пафосом и верой.

Вы правы, нельзя довольствоваться пафосом материального благополучия, хотя богатые страны есть основная предпосылка массовой культуры. Страна может быть великой; великой во всех отношениях, только тогда, когда в основе ее национальной жизни устранены элементы нищеты и голодания и когда ее духовные порывы не стеснены проклятием бедности» [438].

Примерно тогда же, осенью 1923 г. в переписке вновь непосредственно возникает тема «Смены вех». Так, в письме Маклакова 14 ноября 1923 г. говорится: «А между тем, то течение, которое смену вех взяло своим девизом, провалилось бесконечно, больше, чем какое бы то ни было другое; поистине страшно наблюдать, до какой низости моральной и политической дошли эти господа из «Накануне», с которыми еще не так давно мы были по одну сторону баррикады. Я не знаю, продолжаете ли Вы еще читать эту газету. Я опять начал ее читать с тем любопытством, с каким когда-то читал дубровинское «Русское знамя»; эта газета тадет[так в тексте. – А. К. ] меру человеческого бесстыдства и подлости. Вот Вам небольшой образчик: через несколько дней начнется процесс Конради в Лозанне; газета «Накануне» выступила с рядом статей, где она заявляет, что для русского человека какая бы то ни была прикосновенность к этой защите, хотя бы в смысле снабжения защитников материалом, есть предательство и измена. Газета не жалеет слов, утверждая, что убийство Воровского есть подлость и гнусное убийство и что какое бы то ни было касательство к защите такого убийцы на суде есть провокация на убийство и тоже гнусность. Я невольно вспоминаю, что при старом режиме не считалось гнусностью защищать Каляева или Сазонова. А ведь эти слова о гнусности защитников пишутся в газете, где сотрудничали и Бобрищев-Пушкин, и друг Савинкова – Кирдецов, Лукьянов и другие. Среди них есть порядочные люди, но партийное ослепление дошло до того, что они уже не понимают, что сами говорят.

Ясно, что так «сменять вехи» нельзя и что это течение также скомпрометировано. Словом, скомпрометированы решительно все эмигрантские течения; договоривши свои шпаргалки до конца, они поневоле начинают прислушиваться, что делается там, а там в свою очередь есть новые слова и новые методы и приемы; не характерно ли, что там уже убирают Раковского из Лондона, а на его место прочат Кутлера или Некрасова. Можно предвидеть тот момент, когда состоится смычка между разумными элементами России и разумных элементов эмиграции. Этого момента еще не настало, и смычки пока нет. Но пока неразумные элементы тех и других допевают свои безнадежные песни» [439].

В связи с этим в письме от 23 ноября 1923 г. Маклаков вновь возвращается к оценке позиции Пешехонова и, в отличие от Бахметева, считает его политику государственника правильной: «Вы иронизируете над сменовеховцами, которые заслугу большевистской власти видят в том, что на деле есть пустой и ненужный фасад, т. е. в восстановлении правительственного аппарата. Не одни сменовеховцы это думают: вспомните, с какой резкостью эту мысль высказал Пешехонов; за нее его многие облаяли, но я прочел ее с большим интересом и уважением. Для меня это не только объективная правда, но в том, что это высказал Пешехонов, был признак просветления наших интеллигентских мозгов» [440].