Андрей Квакин - Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути

В конце 1923 г. вновь поднимается тема «Смены вех», на этот раз в контексте места и роли российских послов для будущей России. В письме от 10 января 1924 г. Бахметев полемизирует с Маклаковым: «Приступаю ко второй части Вашего письма, посвященного России. На странице 37-ой, резюмируя мысли, Вы пишете – «я не вижу позиции, на которой мы здесь можем служить России; мы либо стоим на позиции непримиримости, и тогда жизнь развертывается помимо нас, или… мы становимся сменовеховцами, т. е. заведомо продаем интересы России». На странице 40-й продолжаете Вы – «мы колеблемся от блокады до признания большевиков»; немного выше, оперируя над цыпленком и скорлупой, Вы, однако, говорите – «снаружи яйцо можно или окружить здоровой температурой, или такой, от которой цыпленок сгниет или замерзнет, это функция небольшая, но необходимая».

Вопрос поставлен Вами в лоб. Более того, поставлен в плоскости того окружения русской эмиграцией, которое господствует в Париже и с которым я столкнулся в прошедшем году. Мои парижские впечатления полностью подтверждают Ваши слова – или блокада (скажу в скобках – бравада), или сменовеховство. Вернувшись из Лондона и Берлина и остро чувствуя, что «при всех этих переговорах мы отсутствуем», я сделал известную Вам попытку договориться о реальных вещах и на реальном языке с людьми, которых хочется вывести из этого ужасного положения абсолютной никчемности. Результаты у нас в свежей памяти. В атмосфере Парижа Вы не можете ничего писать иного, так как, говоря об эмиграции, Вы невольно говорите об знакомых нам друзьях и приятелях. Этим, может, объясняется неизбежное с Вашей стороны настойчивое повторение вещей, которые, собственно, по существу не требуют доказательств. Со слов Вашего приятеля из России Вы пишете: там «публика не хочет революции»; усталость и изможденность странно сочетается с активной жаждой творчества. Это все, конечно, так. Россия консервативна, и консервативно настроенное население не делает революций даже против ненавистной ему власти» [447].

По сути дела, Бахметев и Маклаков оказались заложниками своего положения послов: они видели все недостатки и даже опасности воинствующего антибольшевизма «белой эмиграции», но были вынуждены лишь в своей тайной переписке критиковать адептов непримиримых антисоветских взглядов. Одновременно они сознавали необходимость проведения политики «компромиссов и эволюций», однако без лакейства перед большевиками «позднего сменовеховства». Разумеется, Бахметева и Маклакова даже условно нельзя назвать сторонниками «Смены вех», но определенно заметно их стремление выразить те же идеологические тенденции, которые на определенном этапе выражали и «сменовеховцы», а именно: строительство русского национально-демократического государства и отказ от непримиримой борьбы против советской власти, надежды на ее эволюцию в сторону либерально-демократических основ. Если большинство «сменовеховцев» достаточно быстро превратились в поборников большевиков, то Бахметев и Маклаков были вынуждены из-за положения послов скрывать свои истинные взгляды от эмигрантской общественности, что позволило им сохранить свой имидж непримиримых антибольшевиков. Только сохранившаяся в архиве Гуверовского института войны, революции и мира Стэнфордского университета (США) тайная переписка двух российских послов позволила узнать их подлинные взгляды, разобраться в эволюции подходов, отметить соприкосновение вектора их поиска новых идей русского либерализма с подобными поисками тех, кого было принято называть «сменовеховцами».

Вслед за авторами сборника «Смена вех» Маклаков и Бахметев уделяют значительное внимание в своей переписке возможности эволюции большевистского режима «в сторону обычной демократии». Маклаков под псевдонимом выступает в журнале «Смена вех», когда без его согласия Ю. В. Ключников опубликовал выдержки из писем посла. Несмотря на недовольство фактом публикации в подобной форме, контакты Маклакова и Ключникова продолжались, что видно из переписки с Бахметевым. Однако быстрое «скатывание сменовехов» к пробольшевистским позициям приводит к тому, что не только Маклаков и Бахметев осуждают подобную эволюцию, но и один из самых ярких «сменовеховцев» Н. В. Устрялов.

Таким образом, и в Советской России, и в белой эмиграции интеллигенция пыталась определить новую идеологию, способную возродить Россию. Поиски Третьего Пути сменовеховцами, евразийцами, национал-максималистами и другими общественно-политическими течениями, движениями и группами базировались на основах патриотизма и на вере в скорое перерождение большевистской власти. При всем различии данных идей открытым оставался вопрос о реальности «эволюции» советской власти в какую-то новую общественную систему. В тех условиях расчеты на «эволюцию большевизма» не могли оправдаться, ибо административно-бюрократическая система «диктатуры пролетариата» была уже достаточно серьезным фактором, могущим подавить любые либерально-демократические поползновения. Исход борьбы в ВКП(б) в 1920-е годы показал мощь системы, выдвинувшей своим лидером Сталина. Тогда можно предположить, что были правы те идеологи интеллигенции, которые ратовали за новый поход против Совдепии и категорично отвергали возможность Третьего Пути. Однако анализ политических, военных и экономических сил в тогдашнем мире не дает оснований говорить о реальности военно-политического устранения большевиков от власти. Противоречия между крупнейшими мировыми державами, политическая раздробленность антибольшевистских сил внутри и вне страны подтверждают верность оценок о невозможности нового похода против «Родины мировой пролетарской революции» в тех условиях. Означает ли это, что идейные поиски Третьего Пути были напрасны, а результаты деятельности его сторонников ничтожны? Конечно, провозглашение большевиками «гражданского мира» оказалось лишь пропагандистским лозунгом, «нэповские» идеи так и не получили широкого, реального воплощения. Многие российские интеллигенты, в том числе интеллигенты-эмигранты, поддавшиеся на призывы сменовеховцев, евразийцев и других близких им течений к сотрудничеству с единственной реальной национальной силой – большевиками, оказались жертвами «большого террора». Но в их сознании жила надежда на «эволюцию большевизма» в сторону реальной демократии. Эти идеи консервативно-либеральных сил не были осуществлены при жизни идеологов Третьего Пути. Но они оказались востребованы отечественной интеллигенцией в конце 1980-х – начале 1990-х годов, когда многие, еще недавно господствовавшие в мире идеологические ориентиры померкли. Значительный интерес к генезису идей Третьего Пути показывает, что идеологические поиски общественного аттрактора интеллигенции российского зарубежья и «нэповской» России 1920-х годов не были напрасными.