Андрей Квакин - Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути

Если холодный разум приводит к таким выводам, то, конечно, моральное чувство всякого человека реагирует на эти выводы неодинаково» [433].

Данный вывод заставляет Маклакова вновь вспомнить о «Смене вех»: «Если не бояться правды и считать, что правда всегда самый убедительный аргумент, то нужно было бы создать новую идеологию «сменовеховцев» и, может быть, издавать новый журнал «Накануне». В нем можно было бы сказать то, что есть: что торжество коммунизма уже невозможно, что доказано опытом; что торжество не коммунизма, а коммунистической партии логически привело бы не к одному обнищанию, но и к вымиранию России, что эта опасность реальная и грозная, но что против нее есть и защита; что для того, чтобы защищаться против этой опасности, нужно помышлять не столько о политических идеалах и свободах, сколько о возможности борьбы за материальную жизнь; что поскольку советская власть этого не хочет, она Россию губит в самом прозаическом и материальном смысле этого слова, но что среди советской власти есть уже течение, которое не хочет гибели России и что это течение может рассчитывать на поддержку той России, которая тоже гибели не хочет. Отсюда и т. д. и т. д. следует целая программа необходимых возможных реформ. Вот что я стал бы говорить и русской эмигрантской публике, если бы я был редактором «Смены вех»; говорил бы это без подмигивания по адресу эмиграции, без холопства перед коммунистами и коммунизмом, без того непорядочного лукавства, на котором сейчас специализировались «Накануне». Но в то же время я говорил бы, что «Вехи» надо сменить, что прежние способы борьбы уже ни в ком никакой веры в успех не вызывают. Я бы призывал, таким образом, не к примирению с коммунизмом и с большевизмом, а к борьбе с ним иными путями, стараясь всего подробнее распутать вопрос о том, какие именно практические мероприятия теперешняя власть должна немедленно делать.

Вы знаете, что теперешние органы «Смены вех» не стоят на этой позиции и по существу уже ничем не отличаются от чисто большевистских изданий. Но что делает наша антибольшевистская пресса? Если возьмете ее всю, начиная от «Нового времени», кончая «Днями», то в них есть одно общее: это общее я назову нераскаянностью. «Новое время» убеждено, что все было более или менее благополучно до тех пор, пока не появились какие-то мерзавцы, сделавшие революцию и погубившие Россию. Вся их позиция теперь и заключается в том, чтобы вместе с большевиками унизить деятелей первой революции. Но что делают «Последние новости» и «Дни»? Они не далеко ушли от того же миросозерцания: они считают, что все было превосходно после февраля 1917 года или если не было превосходно, то шло к лучшему, когда вдруг появились какие-то мерзавцы большевики и испортили им всю музыку. А потому главная позиция той и другой газеты – ругать и большевиков, и сторонников старого режима. «Новое время» занимается сейчас тем, что группирует вокруг себя, мысленно конечно, тот круг людей, которые неповинны в Февральской революции или в ней покаялись и считают, что они будущее России, а «Последние новости» и «Дни» отмежевываются и от большевиков, и от старого режима, образуя новую республиканско-демократическую партию (к слову сказать, вчера состоялось собрание учредителей) из людей, которые неповинны ни в Октябрьской революции, ни в старом режиме. И то, и другое миросозерцание в значительной степени тождественны, и ни с одним из них я согласиться не могу» [434].

Эволюция «Смены вех», по сути дела, заставила Маклакова самому проделать определенную эволюцию: если «сменовеховцы», по его выражению, заняли позицию «холопства перед коммунистами и коммунизмом», он сам оказался сторонником «старых» идей «Смены вех», то есть идей сборника и журнала 1921 г. Характерна перекличка идеи Маклакова о необходимости издания новой газеты «Накануне» (или новой «Смены вех») с подобной идеей харбинского сменовеховца Н. В. Устрялова, оставшегося на «старых» позициях «Смены вех». При этом в письме Маклакова заметна его критическая оценка своих прежних позиций. Например, в письме от 1 февраля 1923 г. он пишет: «К сожалению, однако, если в процессе разрушения мы с Вами не ошиблись, и он происходит именно так, как мы предполагаем, процесс созидательный менее ясен и очень возможно, что мы и тут иногда принимаем мираж за действительность; в Вашей формуле: коммунизм умирает, а Россия возрождается вторая часть менее очевидна, чем первая; и многие из возникших надежд отцвели, не успевши расцвесть» [435].

Данную мысль он проводит и в письме от 24 апреля 1923 г.: «У меня то же ощущение, что и у Вас; процесс «вытеснения» идет очень медленно, и мне теперь смешно вспомнить про тот документ, который я когда-то Вам написал на эту тему. Вернее сказать, что настоящее возрождение идет там, где мы этого не замечаем; а те бросающиеся в глаза факты, из-за которых мы трубили победу, оказываются пуфом. Логически рассуждая, это, впрочем, так и должно было быть; процесс не может не идти бесконечно долго и только наша естественная нетерпеливость, заставляющая надеяться, что все это произойдет еще при нас, побуждает нас кидаться на болотные огни и любоваться миражами. Приходится сознаваться, что такими же миражами оказываются некоторые наши расчеты и на резкий конфликт двух коммунистических крыльев и на решающее вмешательство Красной армии и многое тому подобное» [436].

Интересно замечание Бахметева в письме от 25 мая 1923 г. по поводу книги А. В. Пешехонова «Почему я не эмигрировал», позицию которого многие причисляли к «сменовеховской»: «Кускова мне писала, что пешехоновские записки не были напечатаны журналами и что в эмиграции они вообще вызвали возмущение. Этого понять не могу. Записки интересные, искренние, и ничего в них неправильного нет, кроме одного – преклонения перед принципом центральной государственности. Пешехонов, как большинство русских интеллигентов всех толков и направлений, видимость государства готов ставить в заслугу большевикам. Вот тут-то он и ошибается. Он, впрочем, правдиво ставит вопросы – крепка ли эта государственность и не есть ли это лишь механическое соединение «людской пыли». Пишу об этом, так как в изживании известных предрассудков и инерции прошлого вижу одно из необходимых достижений нашей будущей государственной мысли. Большевистская государственность одна видимость, и создать ничего кроме пыли они не могли. Все это чисто механическая постройка, которая разрушится от малейшего прикосновения, но суть-то в том, что бывшая людская пыль за это время ожила, и в ней начали развиваться какие-то клетки, которые кучки пыли превратили в живые и творящие клубки будущего национального целого. Наша эмиграция не должна ставить в вину Пешехонову его увлечение большевистской государственностью, так как она вся почти поголовно страдает болезнью, вызвавшей у А. В.[Пешехонова] уродливое увлечение» [437].