Геомар Куликов - Спокойствие не восстановлено

Дед Тимофей покачал головой:

- Худо, милые. Едва ли дождетесь подмоги. Наш барин и другие ноне всполошились перед волей, которая, сказывают, нам выйдет. Где могут жмут, силов нету. Кажинный день норовят для барщины вырвать. Бабам задают непомерные уроки. А чтоб от них подмога какая, едва ли то сбудется...

Ночевать опять разбрелись по разным избам. Жилье деда Тимофея для семерых Яковлевых было тесно. В нем остались дед Семен с Гошкой и его матерью.

Дед Тимофей, удовлетворивши первое любопытство о московском житье-бытье, с готовностью рассказывал про здешнее.

- Тяжело живем, трудно. Барщина, по Старостину приказу, - сколь надоть. И пять ден. И шесть. Случается, и всю седмицу.

- Положено-то три... - заметил дед Семен.

- И... - будто даже обрадовался возражению старик. - Кем положено неведомо, а нами не взято. К барину на старосту - челом. А он - таких делов не касаюсь, ступайте к старосте, разбирайтесь с ним.

- Может, и вправду староста причиной?

- Милый, да разве без барской воли староста что смеет? Не-ет, касатик, тут барин камедь ломает. На все первое его слово. И хотит, как я понимаю, напоследок выжать из крестьян сколь токмо возможно.

- Насчет воли верно ли?

- Про это, милый, тебя надобно спрашивать. Говорят, что в Москве, обскажи...

- Что и везде. Должна вроде быть воля от помещиков, а когда и как кто знает?

- Э-хе-хе! - вздохнул дед Тимофей. - Поверишь ли, устали - силов нет. Должно, предел какой перешли: то еще можно было терпеть, а нынче невмоготу. Мужики говорят: либо воля, либо берись за топор.

- С землицей как?

- Во-во! - оживился дед Тимофей. - В ней-то, похоже, вся загвоздка. Только слухи пошли о воле, принялись мужиков с добрых земель на худые переселять.

- А спорить?

- И-и, касатик, с барином-то? Родьку, младшенькова Паньковых, можа, помнишь? Заспорил. Показалось обидно и против справедливости. И что? Враз забрили в рекруты. Отец с матерью тепереча обливаются горючими слезами. Жену на сносях едва отходили, думали, помрет.

Легли спать поздно. Кряхтели на печи дед с бабкой, ругали ребятишек, что примостились там же и мешали старикам. Ворочались и чесались большие и малые на полу. Возился, беспокойно взвизгивая, поросенок, и на него спросонья сердито шипели гуси. То и дело заливался плачем младенец в люльке, и Нюрка вскакивала, чтобы укачать его. Выходил кто-то. Хлопала входная дверь, обдавая Гошку холодом.

Подавленный увиденным, он спросил шепотом у матери:

- Мы так будем жить?

Она, поняв по-своему, также шепотом ответила:

- Едва ли, сынок. У них своя крыша над головой. А у нас нет.

Глава 7

ПРОГЛОТИ ЯЗЫК...

Утром, глядя на Яковлевых безжизненными глазами, Упырь объявил:

- Барин велел вас на месячину.

- Господь с тобой, - перекрестилась испуганно тетка Пелагея. - Не шути так.

- Жить будете, - продолжал Упырь, словно и не заметил впечатления, произведенного его словами на Яковлевых, - в людской.

Дед, всегда, при любых низких поклонах клиентам и заказчикам, сохранявший внутреннее и известное внешнее достоинство, тут повалился в ноги старосте, заговорил сбивчиво и жарко:

- Никита Трофимович, не погуби! Ты при барине шея. Куда поворотишь, туды и голова. Спаси! Век буду помнить. Знаешь меня, отплачу...

- Семену с одним из мальцов - в столярку. Остальным на барщину, - не поведя бровью, продолжал ровным бесцветным голосом Упырь.

- Сжалься! Пропадем! Самое время пахать...

Дед обхватил Старостины воняющие дегтем сапоги.

- Харч получите у Акулины. И тотчас на работу. Дармоедов и без вас полно. Ивану с Николаем пахать под овес возле старой межи. Пелагее - на птичник, Марье - на скотный двор, другому мальцу - в подмогу конюхам.

Месячина! Слышал Гошка про такую радость: ни кола ни двора. За единый прокорм на барина горб ломать. Сказывали, будто бы перевелась она к нынешнему времени. Да, видать, не всюду. И на тебе - угодили!

В людской Яковлевых встретили с усмешкой:

- Явились - не запылились, баре московские. Вас тут только не хватало!

Людская была бы просторной избой, кабы не натолкали в нее сверх меры дворовых: молодых и старых, холостых и семейных. Понятно, новым людям не радовались: еще теснее остальным.

В столярке, вопреки опасениям, их встретили по-иному. Маленький подвижный старичок на одной ноге, вторую заменяла деревяшка, судя по рубахе и штанам, отставной солдат, весело воскликнул:

- Ну вот и смена подоспела!

На что дед дипломатично отозвался:

- Подмога, Прохор Аверьянович. Твоего главенства и хлебца не отобьем...

- Брось, Семен, хитрить. Хлебец свой сирый все одно получу. А командовать мне не с руки. В помощники, коли возьмешь, останусь, а генералом ты будешь. И давай-ка поздороваемся по-русски!

У деда Семена, тронутого искренним приветом, повлажнели глаза. Старики обнялись и троекратно поцеловались, ткнувшись друг в друга бородами.

В столярке пахло родным и знакомым - деревом, кожей, клеем. Золотились и шуршали под ногами стружки.

"Неужели, - думал Гошка, - судьба наконец-таки смилостивилась?"

Дед Семен оттаял, размяк. Пространно и с чуждой ему многоречивостью рассказывал о внезапно обрушившихся бедствиях, благо отставной солдат слушал внимательно и сочувственно. Горевал дед Семен по поводу избы и нынешнего положения семьи.

- Все ж спробую, поклонюсь барину. Сам и здесь не в обиде. А вот сынов с невестками на землю бы надо.

- А что? Спробуй! - кивал Прохор. - Спина не переломится. Только едва ли тебе удовлетворение выйдет. Не похоже на то. Однако истинно сказывают: попытка - не пытка, спрос - не беда.

Остались ночевать в столярке, низеньком помещеньице, пристроенном к погребу.

- Мне веселее, - сказал Прохор, - ночью по-стариковски плохо спится, будет с кем перемолвиться словом. И чарочку сподручнее осушить с товарищем.

Господский дом при ближайшем рассмотрении оказался запущенным. Осыпались местами штукатурка и лепка. Покривились и скрипели под ногами ступени, шатались перила. Требовала свежей краски зеленая крыша. Видно было, не в гору идут обитатели имения, а либо топчутся на месте, либо помаленьку беднеют.

Барин в стеганом синем халате, синих туфлях с трубкой в руке вышел на открытую веранду. Дед Семен с Гошкой, скинув шапки, стояли внизу.

Выслушав смиренную дедову просьбу: посадить сыновей на землю, даже без вспомоществования лесом, "Стабарин", как его называли заглазно прозвище, родившееся от скороговоркой произносимых слов: старый барин, оттопырил нижнюю пухлую губу.

- У меня, Семен, не богадельня. Все трудятся, зарабатывая хлеб насущный. Держал тебя на оброке, весьма умеренном, заметь. Теперь ты гол как сокол. На обзаведение лошадь нужна и зерно, да мало ли чего еще. Всего этого дать сейчас не могу. Времена не те. А известно, в иные времена иные песни. Держали оркестр и артистов, сам знаешь. А теперь единственная работа по твоей части: рояль настроить. Оставлю тебя столяром, и за то скажи спасибо.