Геомар Куликов - Спокойствие не восстановлено

Дед Семен, а за ним поспешно и Гошка низко поклонились:

- Премного благодарен, батюшка. Разве о себе пекусь? Мне при вашей милости и жизни лучшей нет, за счастье почитаю. А вот сыны с невестками...

Стабарин испытующе глянул на деда Семена:

- Волю вам государь дает. Чай, слышал? Так уже потерпи малость.

Дед не попался на удочку. Ответил простодушно:

- К чему нам, батюшка, воля? Куда мы денемся без вас, благодетелей.

- Короче, не вижу основания менять решение старосты. Благодари бога, что столяр у меня плох. Самоучка и строптив.

Прохор, выслушав деда Семена, заметил:

- Другого чего было ожидать! Боятся мужицкой воли, как черт ладана. Кой теперь смысл ему на тебя и твое обзаведение тратиться? Да никакого! На месячине мужик или баба ровно скотина. Кроме корму, никаких расходов. Худо ли барину?

Гошка с дедом Семеном остались у Прохора. Акулина, господская ключница, баба сердитая и крикливая, поворчала, но, благодаря расположению к отставному солдату и его личной просьбе, стала отпускать продовольствие на них двоих отдельно от семьи.

- Не обеднеют господа Триворовы... - заметил весело Прохор, сам, как видно, беспокоившийся за исход своего ходатайства, - если старому да малому перепадет лишняя ложка каши.

- Во-во! Все вы таковы, - распалилась Акулина. - Готовы барское добро в одночасье пустить на распыл!

- Ты при ихних кладовых ровно цепная собака. А вот куда, ежели волю дадут, денешься? Где будешь крышу себе искать?

- О себе подумай. Мне по службе господа цену знают, поди, не дурные.

- И то! - благодушно согласился отставной солдат, чрезвычайно довольный, что вышло по его желанию.

Столярка оказалась для Гошки тем местом, о котором он мог только мечтать. Работы было много, но ни деда Семена, ни Гошку она не пугала.

В своей стихии и до какой-то степени в безопасности чувствовал себя тут Гошка. Первое впечатление от барского дома было правильным. Солнце господ Триворовых клонилось к закату. Помещики среднего достатка, они прошлым рождеством выдали замуж дочь, а с ней в приданое ушли деревенька и около сорока душ крепостных. В Никольском и Каменке, имении покойной жены нынешнего владельца, насчитывалось теперь чуть более ста душ крестьян, с бабами и ребятишками. На них и возложена обязанность обеспечить своим трудом сытую и, по возможности, беспечальную жизнь Триворовых.

В Москве слово "крепостной" звучало для Гошки несколько отвлеченно. Вся практическая зависимость от господ выражалась в наездах жутковатого Упыря и уплате ему причитающихся помещикам в качестве оброка денег.

Здесь же, в Никольском, было совсем другое.

Отставной солдат Прохор Аверьянович на другой день по прибытии изрек:

- Тут, солдатик, проглоти язык.

И развил свою мысль:

- Спросят - отвечай: "Да-с", "Нет-с". Что прикажут делать - беги со всех ног и, кровь из носу, исполняй. Хочется тебе или нет, а делай, будто от этого жисть твоя зависит, ибо, почитай, так оно и есть. Сам пред господскими очами мельтешить, выслуживаться и благорасположения искать избегай. И памятуй денно и нощно, о чем в Москве, поди, и не думал: холоп ты барский, собственность его, может он продать тебя вместе со всем семейством, ровно неодушевленный предмет или скотину. Потому наказ мой первый - будь, пока не приглядишься, тише мыши. По истечении времени другой наказ. Но о том в свою пору.

Речь Прохора, человека сильного, смелого, а похоже, и дерзкого, произвела на Гошку впечатление куда большее, нежели родительские предостережения. Он по-настоящему начал понимать - не только в том беда, что будут они теперь жить много труднее и беднее прежнего. Предстояло ему хлебнуть полной мерой крепостной доли без всяких смягчений, в натуральном, так сказать, виде.

- Чтоб нагляднее и вразумительнее было, свожу тебя поглядеть, пока со сторонки, на барскую, как у нас говорится, "трубочку".

Вечером Гошка все и увидел, хотя слышал о том много раз от дяди Ивана, отца с матерью и деда Семена. Но, как известно, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Происшедшее подтвердило лучше всяких слов серьезность Прохорова предостережения и своевременность его наказа.

Апрельское солнышко будто играет. К закату земля была холодна и словно выдыхала остатки зимней стужи. Малолюдная до того деревенька старики да ребятишки - ожила. Потянулись с полей мужики - пахали под овес. Заливисто ржали лошади, протяжно мычали коровы. Бабы гремели ведрами приближалась вечерняя дойка. Брехали собаки, куры кудахтали, верещали поросята - словом, поднялась обычная деревенская музыка, где всяк подает свой голос.

Заслышав привычные звуки, Прохор сказал:

- Айда-ка, солдатик, набираться ума, покудова на чужих задницах. И уж изволь вперед не соваться. Успеется.

Перед знакомой Гошке верандой толпилась кучка понурых мужиков и баб. У одной женщины топорщился живот: ждала ребенка. Чуть в сторонке, как и остальные мужики с непокрытой головой, стоял Упырь, по обыкновению своему глядя мимо людей пустыми глазами. Между верандой и крестьянами - широкая скамья на крепких толстых ножках. Гошка о назначении скамьи знал и потому невольно косился на нее. И еще одна фигура привлекла Гошкино внимание. Особняком от других - мужиков с бабами и Упыря - переминался с ноги на ногу и деликатно позевывал в кулак лысый человек в потрепанной одежке с барского плеча и лисьей физиономией. Подле него в деревянной лохани мокли связанные пучками прутья - розги.

Скамья, лохань, розги не были в новинку Гошке. Сухаревские мальчишки любили бегать в соседнюю полицейскую часть, где каждодневно наказывался розгами московский простой народец, а частенько, по запискам своих владельцев, и крепостные из дворни за большие и малые, подлинные и мнимые прегрешения. Потешались, глядя, как бородатый дядя, иной раз почти господского вида, истово крестился, медленно стягивал портки и, кряхтя, укладывался на скамейку, искательно заговаривая с неторопливыми и важными полицейскими служителями.

Гошка вместе со всеми бегал к полицейской части. Ему всегда бывало жаль наказываемых. Однако не тебя секут - другого, чужая беда к спине не липнет. Тут же готовилось нечто совсем иное. И хоть не его был черед укладываться под моченые прутья, Гошка понимал: они припасены и для него, и для его брата Мишки, и для дяди Ивана, и тетки Пелагеи, и отвратительно думать - для его отца с матерью, и для деда Семена.

Ему вдруг захотелось бежать отсюда сломя голову. Куда угодно, только подальше от этой скамьи, от холеного, тщательно выбритого старика в синем стеганом халате с длинной трубкой в руках, его, Гошкиного, не хозяина владельца! Гошка даже сделал невольно движение в сторону. Но Прохор, должно быть угадав его намерение, остановил: