Г Кунгуров - Артамошка Лузин

Чалык улыбнулся: первый раз в жизни он говорил на чужом языке, и его поняли.

Тимошка и Войлошников внимательно посмотрели на небо. Оно сияло ослепительной голубизной; вокруг солнечного диска в виде тонкого обруча сияла, переливаясь, радужная полоска, на востоке едва заметной пеленой темнела маленькая тучка. Это были тревожные предвестники бури, но ни Тимошка, ни Войлошников этого не заметили. Переговорив между собой, они решили, что Чалык устал, а потому старается склонить и их к остановке.

- Эй ты, звездочет, - засмеялся Войлошников, - где же буря?

Чалык понял, что ему не верят. Он слез с оленя, изобразил на земле свирепую бурю. Показал, как дождь со снегом налетят, как деревья повалятся, разольются реки, попадают олени.

Тимошка со смехом сказал:

- Слухаем и разумеем, а по-твоему не быть: мал ты еще и премного соплив, а к тому же и некрещеный. - И, довольный своей шуткой, раскатисто захохотал.

Чалык сузил глаза, выставил вперед два пальца и закричал надрывисто и страшно:

- Дзюр! Дзюр!

- Эге, - обратился Тимошка к Войлошникову, - что загибает! Кричит: "Два! Два!" Это он на два дня остановку просит.

- Плюнь! - рассердился Войлошников.

- Трогай! - заорал Тимошка.

Долина Хэгды-ламу ("Большое море") - самое опасное место в этих краях. Чалык помнит рассказы старых охотников про эту страшную долину, где погиб не один караван.

"Жидкое место, - говорили охотники, - самое гиблое место на земле!"

Знал Чалык, что после дождя долина превращается в непроходимые топи, из-под земли выходят ручьи, всюду вязкая грязь. Даже звери в страхе покидают долину.

...Олени осторожно спускались по извилистой звериной тропинке. На пути, как крепость, встали горы мертвого леса; столетние лиственницы, сосны, ели лежали крест-накрест и загромождали вход в долину; из узкого ущелья дул режущий, холодный ветер.

- К худому месту подъехали, - вздохнул Чалык.

- У лючей сердце - камень, - ответила Агада упавшим голосом.

Когда спустились в долину, исчезла из-под ног земля, и олени шагали по толстому слою мягких болотных мхов. На небольшой моховой полянке Тимошка подъехал к Войлошникову:

- А как же мы поделим живой товарец? - И он показал на Чалыка и Агаду.

- Не разумею твоих речей, - уклончиво ответил Войлошников.

- Парнишку мне уступишь али девку не пожалеешь? - объяснил Тимошка.

- Об ясырях* уговора не было!

_______________

* Я с ы р ь - пленник.

- Так-то оно так, - сказал Тимошка, - но если по-божески, то мне обиду ты преогромную делаешь.

- Какая обида! Ведь полный пай белок получаешь. За верную службу добавлю. Тебе ж ведомо - щедрый я купчина!

- За этакую-то службу, упаси бог, и в тюрьму, а то и на плаху угодить можно.

Глаза у Войлошникова округлились, задергались губы:

- Ты что, в уме, Тимофей Иванович? Черные слова - тюрьма, плаха выкинь из головы, как сор, выкинь!

Тимошка ехидно сощурился, жиденькую бородку пощипал:

- Как же выкинешь слова-то эти? Торг-то мы учинили в запретном месте, в жилье тунгусишек, а не на ярмарке, как подобает честным купцам.

Войлошников побагровел, шагнул к Тимошке, глазами впился:

- Бесчестишь! - Купец тут же опамятовался, гнев сменил на милость: Шутник, ей-богу! Шутник, Тимоша... Кто же о нашем торге знает! Ты, я да тайга-молчальница.

- Так-то оно так, - повторил Тимошка и задумался: "А что, если?.." И Тимошка стал гнать эти мысли, творить про себя молитву. В уши вновь кто-то настойчиво шептал:

"А что, если ночью стукнуть Войлошникова и всю вину на тунгусишек свалить? Мол, у них такие повадки, сам едва душу спас. Поверят. Во очищение души от грехов поставить пудовую свечку в церкви Спаса".

Тимошка невольно вскрикнул.

- Олени пугаются, что орешь! - сказал купец.

Тимошка насупился. Ехали по темному ущелью. Серые отвесы гор сошлись в этом месте близко. Называлось это место Узкое горло. За ним, после крупного и каменистого спуска, открылась бесконечная долина.

- Вот ведь какой мальчонка! - сказал Тимошка. - Без всяких троп вывел на чистое место. А еще остановку просил.

И Тимошка и Войлошников хвалили Чалыка.

- Ладный тунгусенок! - Войлошников деловито растягивал каждое слово: - Имею намерение в христианскую веру обратить обоих и держать при своем купеческом доме в услужении.

Чалык ехал по мшистым зарослям, опустив голову. Из-под шапки выбились пряди черных волос, ветер трепал их. Видно было, что Чалык плачет. Плакал и прятал мокрые глаза от Агады. "Пусть моих глаз не видит, - подумал Чалык. - Если мужчина заплачет при женщине, сердце ее может от горя умереть".

Тимошка ерзал в седле, исподлобья бросал воровские взгляды на Войлошникова.

Стукнуть - и тайга схоронит. Эх, Тимошка, счастье твое за тобой бегает, лови его! Лови! А как заживет Тимошка... Батюшки, дух захватывает. Домина с подъездом, окна резные, двери дубовые. Пойдут мимо людишки, завистливо скажут: "Это дом купца Тимофея Ивановича Мочалкина..."

Подул северный ветер. Посерело небо, нахмурилось. Тучи поплыли низко, день стал походить на поздний вечер. С тревогой поглядел Войлошников на небо и, сняв шапку, перекрестился. Тучи заволокли небо плотной завесой. Олени беспокойно фыркали, часто спотыкались и шли, высунув языки. Тимошка, так же как и Чалык, слез с оленя и осторожно повел его. Шагали по мягким мхам, под ногами хлюпала студеная вода. Ветер усилился и рвал вершины деревьев. Ни одной живой твари не встретилось каравану. Чалык знал, что это самая страшная примета. Заметил это и Тимошка, он пытался перекричать ветер:

- Пташек даже нет - каково место! Глушь!

- Могила! - угрюмо ответил Войлошников.

Он кутался в шубу, натягивал шапку на уши, но с оленя не слезал. Усталый олень едва передвигал ноги, и Войлошников злобно толкал его ногами в запавшие бока.

Ураган обжег лица мелкими льдинками. Завыла свирепая буря, захлестала, закружилась в снежном вихре.

Олени сбились в кучу. Ехать было невозможно. Чалык вглядывался в снежную темноту и пытался найти хоть небольшой пригорок, но кругом расстилалась гладкая болотистая долина. Олени легли в хлюпающую болотистую слякоть, уткнули морды в землю. Долина забелела снегом. Тимошка и Войлошников сидели под шубой и прижимались друг к другу. Чалык и Агада прижались к оленям и дрожали от ледяного холода. Буря злилась и свирепела, снег валил не переставая.

Тимошка склонился над головой купца:

- Хозяин, ты жив?

Войлошников, дрожа, едва пробормотал:

- Аль не слышишь? Дышу...

- Погибель, погибель! - кричал Тимошка, и рука его крепко сжала рукоятку ножа, что висел у него на пояске.

"Один миг, одна минута - и я богач, купчина..."

- Ко мне прижимайся, Тимоша, крепче прижимайся - вдвоем-то теплее...

Голос у Войлошникова был ласковый, просящий. Рука Тимошка ослабла, ножик выпал.