Юрий Эскин - День народного единства: биография праздника

Решительным переломом в московских боях надо, видимо, считать организованную, скорее всего Пожарским, синхронную атаку из трех мест, уничтожившую большую часть польско-литовской пехоты в острожках, вследствие чего гетман остался без войска, а кремлевский гарнизон был окончательно заблокирован.

Победа и получение огромных запасов продовольствия и снаряжения в трофейных обозах улучшили взаимоотношения двух ополчений. Известия о конфликтах между ними распространялись по стране, отнюдь не укрепляя общий авторитет и мешая посылке под Москву подкреплений и в целом – консолидации провинциальных обществ. Поэтому после победы вожди ополчений пришли к выводу о необходимости объединиться и оповестить об этом страну. Были разосланы по городам грамоты, в которых писалось:

«Как Божиею милостию… гетмана Хоткеева побили… и запасов в Москву… не пропустили… а у бояр и воевод у князя Дмитрея Тимофеевича Трубецкого да у столника и у воеводы князя Дмитрея Михайловича Пожарсково разряды были розные, а ныне по милости Божьей и по челобитью и по приговору всех нас, стали они в единачестве и укрепилися на том, что им, да с ними выборному человеку Кузьме Минину, Московского государства доступать и Российскому государству добра хотеть во всем безо всякия хитрости, и розряд и всякие приказы поставили на Неглимне, на Трубе, и сидят в одном месте и всякие дела делают заодно… И вам бы, господа, – призывал «Совет всей земли», – во всяких делех слушати боярина и воеводы князя Дмитрея Тимофеевича Трубецкого да столника и воеводы князя Дмитрея Михайловича Пожарсково грамот и писать о всех делах к ним к обоим, а кто из них учнет писать к вам о каких делех-нибудь грамоты, а имя будет в грамотах одного из них, кого-нибудь, и вам бы, господа, тем грамотам не верить» [35, 230–231].

Так «Совет» поставил своих полководцев в определенные рамки. Теперь Пожарский и Трубецкой сосредоточились на осаде Китай-города и Кремля. Батареи, установленные на берегах реки Неглинной, в Охотном ряду, на Варварке и Сретенке, били по стенам и постройкам. В Кремле царил голод. «Теснота московским сидельцам чинится великая», писали в грамотах из правительства объединенных ополчений [35, 231]. Не озаботившись собрать продовольствие в разгромленном городе в марте, после восстания, осажденные теперь съели кошек, собак, крыс, ворон. Богачи, вроде московских бояр, еще могли купить что-нибудь за сумасшедшие цены. По ночам со стен порой спускались корзины с деньгами, драгоценностями, мехами и поднимались с крупой, мукой и пр. Вожди Второго ополчения ловили и казнили торговавших с врагом [70, 154]. Пережившие осаду украинский купец Божко Балыка, полковник Будило и другие вспоминали, что коровья шкура стоила 5 злотых, ворона – 2 злотых и полфунта пороха, собака – 15 злотых, мышь – 1 злотый. Солдаты съели кожаные пояса, лошадиную сбрую и, увы, пергаменные книги, возможно и из царской библиотеки. Дошло и до людоедства. Начали с заключенных по каким-либо причинам в тюрьмы, а затем наступил черед убитых в бою однополчан. Причем преимущественное право съедения распространялось на солдат одной с ним роты, по этому поводу даже проходили суды. Половина человечьей ноги стоила 2 злотых…. Жертвами становились и казаки Трубецкого, ночью неосторожно приближавшиеся к стенам – венгерские гайдуки их ловили и съедали [172, 252]. [61]

Пожарский 10–11 сентября отправил осажденным ультиматум, сообщая, что надежды на подход короля несбыточны: он даже не знает об их положении, а если и знает, то бросил на произвол судьбы. Дмитрий Михайлович призывал не верить московским изменникам типа Ф. Андронова и М. Г. Кривого Салтыкова, лгущим о скором приходе короля, а не мешкая сдаваться, гарантировал спасение «головы и жизни», награды тем, кто захочет остаться на русской службе, свободный проход на родину остальным. В ответ вожди ополчения получили набор гордых и хвастливых фраз:

«Письму твоему, Пожарский, которое мало достойно, чтобы его слушали наши шляхетские уши, мы не удивились… Ты, сделавшись изменником своему государю светлейшему царю Владиславу Сигизмундовичу, которому целовал крест, восстал против него, и не только ты, человек невысокого звания и рождения, но и вся земля изменила ему, восстала против него… Мы не умрем с голоду, дожидаясь счастливого прибытия нашего государя… Пусть каждый из вас, старших, ждет над собой большой казни от бога… Под ваши сабли, которые вы острите на нас, будут подставлены ваши шеи. Впредь не пишите нам ваших московских сумасбродств; мы их уже хорошо знаем… Мы не закрываем от вас стен: добывайте, если они вам нужны, а напрасно царской земли шпынями и блинниками не пустошите; лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам своих людей. Пусть холоп по-прежнему возделывает землю, пусть поп знает церковь, Кузьмы пусть занимаются своей торговлей – царству тогда лучше будет, нежели теперь, при твоем управлении, которое ты направляешь к последней гибели царства… Не пиши к нам лукавых басен, не распускай вестей, потому что мы лучше тебя знаем, что делается в нашей земле. Король польский хорошо обдумал с сенатом и Речью Посполитою, как начать ему войну и как усмирить тебя, архимятежника» [39, 349—3500].

Поскольку это послание Будилы дошло до нас только в его записках, являвшихся как бы отчетом перед королем, вполне вероятно, что полковник его приукрасил, демонстрируя свое молодечество и верноподданность (ведь все-таки сдался), а подлинный ответ мог быть много учтивее. В действительности у Сигизмунда не было ни верной информации о положении в Кремле, ни сил идти им на выручку.

С нарывом в центре страны следовало кончать. Еще в сентябре поляки выпустили, не желая иметь лишние рты, семьи сидевших с ними бояр, в том числе и юного Михаила Романова с матерью. Пожарский оговорил с парламентерами их выход через Боровицкие ворота сразу под свою охрану, чтобы защитить от казаков, грозившихся за это убить князя, впрочем, их дочиста ограбили еще внутри Кремля. Интересно, что многочисленная московская знать не стала жертвой людоедства. Видимо, их спасли надежды на прибытие короля, которому Н. Струсь и И. Будило обязаны были предъявить «русское правительство» в целости. В противном случае и Михаила Романова ожидал бы не трон, а желудок гусара или гайдука… Заметим, что в то время еще ни у той, ни у другой стороны не возникала мысль о его кандидатуре, иначе осажденные имели бы в руках сильный козырь. Но 13 сентября осажденные еще отбивались, а ополченцы ждали, когда они доедят последнюю осеннюю траву в Кремле [70, 155] и запросят переговоров. 22 октября на одной стороне Китай-города представители сторон обсуждали условия мира, в то время как с другой – казаки и ополченцы уже внедрились в него и дошли до кремлевских стен.