Лев Гумилёв - В поисках вымышленного царства

Однако и отказываться от помощи для отражения турок было нецелесообразно. И самый лучший выход для Иерусалимского королевства был в том, чтобы направить крестоносные войска не в Палестину, а непосредственно на Месопотамию, туда, откуда грозила опасность. Но чем можно было соблазнить французского и немецкого королей сменить легкий поход по богатой стране на тяжелую войну в выжженных солнцем пустынях? И вот тогда попал в Европу слух о войске царя-первосвященника, якобы стоявшего на берегу Тигра. Любой полководец понимает, что идти на соединение с союзником и взять противника в клещи — залог полной и легкой победы. Автор выдумки, талантливо составленной и удачно распространенной, был заинтересован в том, чтобы крестоносные короли миновали Палестину, и принял к тому меры, применив дезинформацию. Не мог же он предвидеть, что два года спустя наступление двух сильнейших монархов католического мира захлебнется еще в Малой Азии (1147 г.) и жалкие остатки рыцарских ополчений будут просить у иерусалимских феодалов пищи и пристанища, а не диктовать им свою волю. Вот объяснение, которое можно предложить как наиболее вероятное, хотя нет уверенности в том, что оно единственно правильное. Но там, где не может быть прямых доказательств, можно либо уклониться от ответа на вопрос, либо сделать вывод по косвенным соображениям. Мы полагаем, что второе честнее.

А теперь в связи с наблюдениями, уже сделанными нами на широком историческом фоне, задумаемся над тем, откуда взялась легенда об исключительной свирепости и жестокости монгольских воинов XIII в. Как мы могли убедиться, она не соответствует действительности, ибо хотя монголов нельзя назвать добродушными, но крестоносцы, мамлюки, хорезмийцы и чжурчжэни отнюдь не уступали им в жестокости. Однако такая легенда бытовала уже в XIII в. и, следовательно, есть возможность заняться поисками если не самого автора, то хотя бы среды, где она возникла, и целей, которые она преследовала.

Китайские историки к тому не причастны. Они сухо и беспристрастно сообщали о чудесах героизма и свирепости равно чжурчжэней и монголов, не высказывая симпатий ни к тем, ни к другим. Война на Дальнем Востоке всегда воспринималась настолько серьезно, что принятие пощады пленным рассматривалось как государственная измена [613]. На фоне бесконечных войн с хуннами, тюрками, киданями, тангутами и чжурчжэнями монгольская тактика не казалась китайским летописцам чем-то особенным, выходящим из общего ряда событий и обычаев войны. Кроме того, самые жестокие бои монголы выдержали не с сунцами, а с чжурчжэнями, которые только что сами показали китайцам, что такое расправа над мирным населением. Поэтому, несмотря на всеобщую в Китае ненависть к кочевникам, китайцам даже в голову не приходило, что можно поносить нового врага лишь за то, что он одержал больше побед, чем прежний.

На Ближнем Востоке о монголах много писали армяне, но они им сочувствовали как союзникам и потому сохраняли лояльный тон. Русские летописцы относились к монголам отрицательно, но их сочинения не имели в XIII в. широкого резонанса в Западной Европе, и потому занимающая нас сейчас легенда исходила не из русских уст. Кроме того, активизация антитатарских настроений на Руси имела место в XIV в., после перехода ханов Золотой Орды в ислам, и даже не сразу, а тогда, когда Мамай стал блокироваться с католиками против православной Москвы. В XIII же веке существовал военный союз Орды с Русью, и поводов к взаимному ожесточению было гораздо меньше.

Наиболее враждебно к монголам были настроены мусульмане — как в покоренном Иране, так и в победоносном Египте. Мусульман в монголах раздражало все: покровительство ильханов несторианству, разорение мечетей, запрещение ритуальных омовений, и, наконец, сказалась традиционная вражда оседлого земледельца к кочевому скотоводу. Каины рассердились, что Авели дали им сдачи. Однако остается странным, почему западные европейцы усвоили точку зрения своих злейших врагов; ведь Германии, Италии и Франции монголы (после смерти Гуюка) не собирались делать ничего плохого. А именно Западная Европа была местом, где монголов возненавидели больше всего.

Когда монгольские кони дошли до лазурной Адриатики, император Священной Римской империи и король Сицилийский Фридрих II высказался, что неплохо было бы использовать их как союзников в борьбе с папским престолом, но монголы в 1241 г. ушли, и затея императора забылась. Однако важен нюанс политической настроенности: антипатия к монголам возникла не в среде гибеллинов. Христианнейший король Европы Людовик IX Святой посылал посольство к Эльчидай-нойону, и в дальнейшем французская корона пыталась наладить связь с ильханами — значит, дело не во французах. Папский престол был всецело поглощен борьбой за существование. В середине XIII в. он уцелел лишь благодаря помощи Карла Анжуйского и затем оказался в зависимости от французской короны; следовательно, говорить о самостоятельных решениях пап в конце XIII в. вряд ли можно. Если даже они принимали в это время ту или иную политическую линию, то, значит, она была им кем-то подсказана, а исключив Германию и Францию, равно как и Англию, Арагон и Кастилию, которых монгольская проблема не интересовала, мы натыкаемся на последнее влиятельное католическое государство — Иерусалимское королевство, где власть делили тамплиеры и иоанниты. Именно этим паладинам Гроба Господня было крайне необходимо объяснить христианскому миру (т. е. католической Европе), почему они способствовали поражению несторианского полководца Кит-Буки и тем самым обрекли на гибель от мамлюкских сабель свои собственные крепости — плацдарм христианской агрессии на Ближнем Востоке. Каждый нормальный европейский политик после 1260 г. мог и даже должен был спросить у них: зачем они совершили свое предательство? И вот был выдуман ответ: монголы-де — исчадия ада, гораздо хуже мусульман и вообще кого угодно.

Мы уже видели, с каким легковерием приняла средневековая Европа сказку о «царстве пресвитера Иоанна». А тут интерпретация событий выглядела для обывателя еще более заслуживающей доверия. Польские и венгерские беженцы в 1241–1242 гг. наверняка рассказывали ужасы о судьбах своих стран; русские эмиссары Михаила Черниговского и Даниила Галицкого подливали масла в огонь, а те, кто мог рассказать обратное, например византийцы и киликийские армяне, сами рассматривались в Западной Европе как схизматики и враги «христианства».

Конечно, критически мыслящий и широко информированный беспристрастный историк должен был бы сравнить разгром Багдада или Дамаска с разрушениями, которые крестоносцы совершили в Константинополе, но если бы он даже и проделал такую работу, то никто его бы не поддержал в ее распространении: выслушивать горькую правду о себе в средние века не любили. Кроме того, всем католическим рыцарям было ясно без всяких доказательств, что когда они побеждают нечестивых агарян и греческих схизматиков, то это не злодеяние, а подвиг; делиться же заслугами с монголами, будь они трижды христиане, рыцари даже и помыслить не могли. Поэтому для широкого употребления выбиралась та часть информации, которая укрепляла западный мир в сознании своего превосходства, и вторая сознательная ложь тамплиеров имела успех.