Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Устно Молотов добавил, что Советское правительство желало бы предать гласности такой поворот в двусторонних отношениях и хотело бы, чтобы самое позднее утром 22 августа было опубликовано краткое деловое коммюнике о намеченном заключении пакта о ненападении, а также о предстоящем приезде в Москву рейхсминистра иностранных дел. Молотов попросил, чтобы германская сторона к полуночи дала на это свое согласие.

Шуленбург в своем донесении, направленном в германское мини­стерство иностранных дел, сопроводил послание Сталина Гитлеру фра­зой, из которой явствует, сколь невероятным показался ему на фоне проявлявшейся до тех пор Советским правительством сдержанности этот поворот и в сколь сильной степени он опасался, что в Берлине или Москве может произойти изменение умонастроения: «Рекомендую одобрить, поскольку Советское правительство свяжет себя публика­цией»! [1127]

После того как Молотов в конце дня 21 августа направил Шулен­бургу советское предложение относительно текста соответствующего коммюнике, посол в обстановке крайней спешки вынужден был в ночь на 22 августа по телефону утрясать с Фридрихом Гаусом текст коммю­нике, которое должно было появиться в утренних выпусках немецких газет [1128]. Советский текст рассматривался Шуленбургом как «вполне уместная... форма» [1129]обнародования соответствующей информации. В отличие от советского варианта, где правительство СССР старалось дать объяснение такому повороту, немецкий текст коммюнике лишь констатировал голые факты: в нем говорилось, что оба правительства договорились заключить пакт о ненападении и что рейхсминистр ино­странных дел прибудет 23 августа в Москву для завершения соответст­вующих переговоров. Это сообщение, которое должно было создать впечатление, будто бы политические переговоры велись уже давно, бы­ло рассчитано на то, чтобы произвести эффект шока.

В то самое время, когда Молотов вручал германскому послу ответ Сталина, маршал Ворошилов закрывал переговоры. Он заявил, что «ввиду неопределенности положения относительно получения отве­тов» на советский «кардинальный вопрос» он считает резонным не предрешать наперед дату следующей встречи делегаций. Тем не менее он все еще не исключал возможности возобновления переговоров, за­явив: «...если английской и французской миссиями будут получены... положительные ответы... советская военная миссия готова будет со­браться для рассмотрения тех вопросов, которые нами только были на­мечены и которые подлежат еще детальному обсуждению». Ворошилов не оставил сомнения в том, что участники переговоров прекращают свою работу, по мнению советской стороны, «на более или менее про­должительный период времени», и уполномочил начальника Гене­рального штаба Шапошникова от имени советской военной миссии «при продолжении работ совещания поставить ряд вопросов, которые она найдет нужными» [1130].

Тем самым Советское правительство оставляло — на случай, если визит Риббентропа не даст удовлетворяющих интересы безопасности СССР результатов, — возможность возобновления переговоров в обо­зримом будущем. В предположении открытого исхода визита Совет­ское правительство не было готово отвергнуть обсуждавшуюся с западными державами концепцию без всякой компенсации. «Извест­ное (германскому посольству в Москве) русское стремление к 300-про­центной гарантии» [1131]наложило свой отпечаток и на события этого короткого и крайне богатого последствиями отрезка времени. Одновре­менно этот очень широко трактуемый — как вытекает из слов Вороши­лова — период времени указывал на то, что попутно Советское правительство предполагало в более позднее время возможность совме­стных акций: оно рассчитывало на положительные ответы западных правительств, когда последние, обремененные войной, будут вынужде­ны пойти на это. Протоколы заседания от 21 августа создают впечатле­ние, что Советское правительство в своем относительно точном предвидении военных событий, вызванных германской экспансией, со­знательно оставило открытой дверь для последующего возобновления переговоров с западными державами. В этот момент оно — по причи­нам неясности исхода короткого визита Риббентропа в Москву и недостаточной осведомленности относительно характера германских пла­нов, касавшихся Польши, — еще не знало, когда конкретно такие пере­говоры начнутся. В том, что переговорам суждено было возобновиться лишь два года спустя, в июле 1941 г., и привести к созданию того вели­кого союза, который Советское правительство настойчиво пропаганди­ровало с середины 30-х годов, повинно было не только оно.

До прибытия Риббентропа в Москву и начала германо-советских переговоров военные, внешнеполитические и дипломатические пред­ставители Советского правительства давали понять, что свобода дейст­вий еще сохраняется и окончательной переориентации не произошло. Но даже перед лицом высвеченного сообщением ТАСС от 22 августа 1939 г. трагического поворота в развитии событий, предвестником ко­торого явился предстоявший визит рейхсминистра иностранных дел, эта свобода действий не была использована западной стороной для ре­шительных усилий в пользу коренного изменения ситуации на перего­ворах.

И это при всем том, что само Советское правительство в эти роковые часы не скупилось на доказательства своей готовности к переговорам. Характерным в этом плане было поведение Ворошилова, принявшего вечером 22 августа руководителя французской делегации генерала Думенка по просьбе последнего.

Французское правительство, испытывавшее сильное давление со стороны своих послов Наджиара в Москве и Кулондра в Берлине [1132], те­леграммой за подписью Боннэ от 21 августа (16 часов) наделило Думенка полномочием заявить, что «при условии согласия польского правительства» французское правительство готово согласиться на про­ход советских войск через Польшу, и в соответствии с этим разработать и подписать соответствующую конвенцию [1133]. Произошло это еще до то­го, как министр иностранных дел получил в Париже (в 22 час. 32 мин.) текст заявления Ворошилова (телеграммой, направленной 21 августа в 21 час. 15 мин. в Лондон, Даладье рекомендовал британскому прави­тельству направить аналогичную директиву Драксу).

Генерал Думенк 22 августа письменно известил Ворошилова о сво­их полномочиях и был принят им [1134]в тот же день между 19 часами и 19 час. 50 мин. — все предыдущее время второй половины этого дня Во­рошилов и Молотов провели в Кремле, где предположительно выраба­тывалась советская позиция на предстоявших переговорах с Риббентропом. До переориентации на сотрудничество с Германией де­ло на этом заседании в Кремле еще не дошло. Отношения с западными партнерами по переговорам по-прежнему оставались на повестке дня, на что указывают заинтересованность и настойчивость, с которыми Во­рошилов задавал в этот вечер свои вопросы главе французской делега­ции. Увы, все они оставались без убедительных ответов, поскольку, во-первых, Думенк не мог представить письменное подтверждение своих полномочий, во-вторых, не поступило обещанной аналогичной (устной) авторизации британской военной миссии и, в-третьих, по-прежнему отсутствовало согласие Польши и Румынии. Тем не менее общий тон этой беседы с учетом реальных обстоятельств (Риббентроп на пути в Москву уже сделал остановку в Кенигсберге) можно было счи­тать весьма примирительным. Французское предложение о возобнов­лении военных переговоров Ворошилов воспринял с пониманием, но отверг со ссылкой на то, что переговоры могут быть возобновлены лишь тогда, когда будут получены желаемые советской стороной положи­тельные ответы. В противном случае, добавил он, их продолжение «мо­жет свестись к одним разговорам, которые в политике могут принести только вред».