Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Западная реакция на германскую оккупацию Чехословакии, вклю­чая британскую гарантию Польше, молниеносно увеличила вес Совет­ского Союза: в первый раз западные державы вынуждены были апеллировать к нему. Это само по себе еще не означало роста безопас­ности — от одних лишь переговоров Сталин не ожидал (и здесь он, не­сомненно, был большим реалистом по сравнению с его британскими партнерами) никакого устрашающего воздействия на Гитлера, тем бо­лее что с первой половины апреля 1939 г. уже существовали конкрет­ные военные планы. При всем этом, однако, менялась возможная последовательность вариантов действий, имевшихся в распоряжении Сталина. Он с новой надеждой на успех стал уповать теперь на союз с западными державами (первый вариант). И это представлялось тем бо­лее необходимым, что изолированное усиление собственных рычагов воздействия (второй вариант) из-за (временного) прекращения импор­та оружия из Чехословакии и приостановления торговли с Германией, с одной стороны, и возникновения военных действий с Японией (11 мая 1939 г.) — с другой, отнюдь не сулило достаточной безопасности. Наря­ду с этим Советское правительство интенсифицировало свои усилия в направлении заключения соответствующих союзов с соседними стра­нами (третий вариант): оно сделало по адресу Эстонии и Латвии заяв­ления о (непрошеных) гарантиях (28 марта 1939 г.) и отправило Потемкина в ознакомительное турне, включавшее страны Малой Ан­танты, Турцию и Польшу. В Варшаве выдвинутое им предложение о за­ключении советско-польского пакта о взаимопомощи было отвергнуто (10 мая 1939 г.). Тем самым советская концепция безопасности, осно­ванная на третьем варианте, разбилась о непреклонную позицию само­го важного из принимаемых в расчет соседних государств. Сталин, надо полагать, пришел к выводу, что в случае войны Польше невозможно будет оказать эффективную военную помощь. Одновременно на осно­вании германских заявлений (Клейст, Вайцзеккер) он мог заключить, что германские цели в Польше ограничены и на прилегающие к СССР польские территории не распространяются.

По этим причинам он в дальнейшем сосредоточил свой главный ин­терес на Прибалтийских государствах и Финляндии. Советская заинте­ресованность в прилегающих к Балтийскому морю районах была обусловлена уязвимым положением Ленинграда, второй столицы Сою­за, и опиралась — не в последнюю очередь по причине ограниченности территории — на стратегию выдвинутой вперед обороны. Считая в предначертанной планом «Вайс» ситуации эту стратегию неотъемле­мой, Советское правительство пыталось закрепить ее путем внедрения понятия «косвенная агрессия» на переговорах о трехстороннем пакте, проявления инициативы о заключении военной конвенции, а также выдвижения требований, касавшихся права на проход своих войск и временного занятия опорных пунктов на Балтике. Западные державы не признали эту стратегическую концепцию оправданной. В результа­те трехсторонние переговоры как в политической, так и в военной своей части оказались обремененными диспропорциональностью в оценке соотношения «цель — средство» и потерпели неудачу формально из-за недостаточного сближения позиций.

В 1989 г. советский министр обороны Язов со всей определенностью объявил стратегию выдвинутой вперед обороны устаревшей и недейст­вительной. Сегодня задним числом напрашивается вопрос: а не затруд­нила ли она тогда без нужды и без того трудные переговоры? Если уж в ходе нынешней исторической дискуссии в Советском Союзе много вни­мания уделяется проблеме альтернатив пакту Гитлера — Сталина, то, пожалуй, уместно было бы подвергнуть весь этот комплекс углублен­ному изучению и задаться рядом дополнительных серьезных вопросов. Например: не одержала ли верх и в затронутом отношении со смертью в 1925 г. Фрунзе (ответственность за которую несет также Сталин) и с последующим приходом к руководству армией Ворошилова, а также в результате устранения в 1937 г. Тухачевского одномерность военного планирования, если не определенный дилетантизм, больше соответст­вовавшие примитивному пространственному мышлению Сталина и за­ведшие советскую сторону на переговорах лета 1939 г. в тупик? И разве сегодня, после того как — благодаря ядерному защитному зонтику — стал возможным отказ от стратегии выдвинутой вперед обороны кон­венциональными средствами, вопрос о безопасности для прибалтий­ского, региона нельзя было бы совершенно иначе ставить и совершенно иначе на него отвечать?

Но все эти соображения, так сказать, вдогонку. В тогдашней ситуа­ции даже серьезные наблюдатели (не только Надольный, Кёстринг, но и Ллойд Джордж, Черчилль и др.) были едины в понимании, а то и в оп­равдании логики, определявшей советскую позицию. Главы западных правительств отказывали этой советской позиции в признании. Прави­тельства затронутых стран (Финляндии, Эстонии, Латвии, Польши, в меньшей степени Румынии) уклонялись от солидаризации с ней, ища счастливого выхода в других решениях. То, что они в процессе своих все более отчаянных поисков безопасности частично склонялись на сторо­ну Германии, было известно Сталину так же хорошо, как и всем дру­гим. Факт этот должны по справедливости признать и нынешние историки соответствующих стран, с интеллектуальным достоинством подвергнув анализу сопутствовавшие побудительные мотивы, пусть даже при этом придется признать имевшее тогда место проявление на­циональной близорукости, шовинизма и всевозможных фобий. Только при таком условии может быть исследована и постигнута во всем своем сложном многообразии та трагическая ситуация, в которой остальная Европа противостояла летом 1939 г. бряцавшему оружием германско­му экспансионизму.

Многое говорит за то, что при тех определявших советское полити­ческое и стратегическое мышление предпосылках, которые сложились в середине августа 1939 г. — за 11 дней до германского нападения на Польшу — количество остававшихся у Советского правительства вари­антов решения сократилось с первоначальных четырех до одного: после того как Ворошилов тщетно выдвинул «кардинальный вопрос» (14 ав­густа 1939 г.), в распоряжении советской стороны осталась лишь одна возможность — схватить за рога разъяренного быка.

До этого момента, то есть до 15 августа, заведомой готовности со­ветских представителей на переговорах с западными миссиями идти на немецкие предложения не отмечалось. Ситуация, сложившаяся до тех пор на переговорах, определялась вводившей германскую сторону в за­блуждение односторонностью. О каком-то раздвоении и тем более ка­кой-то «двойной игре» Советского правительства до этого момента, насколько было известно германским партнерам по переговорам, не могло быть речи: хотя Советское правительство в течение лета 1939 г. и выражало неоднократно свое неудовольствие западной тактикой затя­жек и указывало западным партнерам по переговорам на стоящую пе­ред ними дилемму, все же в диалоге с германской стороной оно недвусмысленно отказывалось принимать участие в подобной игре, следя за тем, чтобы не возникло впечатление, что оно противопостав­ляет одну заинтересованную сторону другой. Да и сделанное Молото­вым в беседе с Шуленбургом 20 мая заявление о том, что Советское пра­вительство пришло к заключению, что «для успеха экономических пе­реговоров должна быть создана соответствующая политическая база», могло представлять собой прежде всего statement of principle, выражая при этом желание расчистить в данной ситуации путь для укрепления отношений с Германией и вместе с тем ограничить политические и во­енные планы Гитлера в Восточной Европе. Этот statement содержал также призыв к уточнению предыдущих немецких предложений. Ведь 31 мая Молотов официально возвестил о возобновлении экономиче­ских переговоров с Италией и Германией, хотя политическая база по-прежнему отсутствовала.