Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Это не означает, что мы должны отрицать честность и внутреннюю порядочность таких людей, как Шуленбург и другие его единомышлен­ники. Фигура последнего довоенного посла в Москве заслуживает вся­ческого уважения и даже удивления. Ведь многое должно было свершиться в душе графа фон Шуленбурга, чтобы он 5 мая 1941 года предупредил заместителя наркома по иностранным делам Деканозова о предстоящем нападении Германии на СССР! Насколько мне известно, д-р Фляйшхауэр продолжает работу над архивом Шуленбур­га и готовит новую книгу, посвященную периоду от 23 августа 1939 года до 22 июня 1941 года. Будем с нетерпением ждать публикации.

Сейчас пришло время, когда с созданием единого германского го­сударства складываются предпосылки для углубленного изучения бо­гатой и противоречивой истории советско-германских отношений. Этому должно помочь распространение принципа гласности на совет­ские архивы. Объединенные усилия историков, архивных работни­ков, политологов, философов обеих стран должны дать нам не искаженную политическими предрассудками, фактически полную и концептуально целостную картину. Книга д-ра Фляйшхауэр — доб­рый предвестник в этом большом деле.

Лев Безыменский

Сегодня яснее, чем в 1939 году, видно, что недостаточность предпринимавшихся перед вой­ной дипломатических усилий (которым в извест­ной мере были присущи и добрая воля и настойчивость) объяснялась прежде всего от­сутствием глубокой моральной защитной реак­ции против абсурдного и жестокого гитлеризма.

Европе, своевременно не оказавшей ему должного сопротивления, пришлось претерпеть все более решительные и дерзкие индивидуальные действия германского диктатора. Никогда преж­де история человечества не определялась в такой степени исключительно произволом одного чело­века... С этого момента дипломатия была уже не в состоянии обуздать волю Гитлера.

Григоре Гафенку «Последние дниЕвропы» (1946)

Заключенный ранним утром 24 августа 1939 г. пакт Гитлера — Ста­лина, называемый также по имени подписавших его лиц пактом Молотова — Риббентропа, окончательный текст которого был согласован 23 августа 1939 г. и датирован этим днем, стал вехой на пути германско­го вторжения в Польшу, а следовательно, и развязывания второй миро­вой войны.

Этот пакт не давал покоя ни ученым, ни публицистам с того самого момента, когда стали известны шаги, предшествовавшие его заклю­чению [1]. Учитывая огромное политическое влияние документа, пора­жает тот факт, что при рассмотрении истории его возникновения мировой науке до сих пор не удалось преодолеть противоречивые взгляды и подняться до более рационального единого мнения. Исто­рики Востока и Запада, как еще в середине 60-х годов с пессимизмом исследователя и иронией просвещенного наблюдателя заметил Валь­тер Лагер [2], по-прежнему спорят о том, кто «являлся инициатором за­ключения пакта о ненападении: Гитлер или Сталин». Подобный спор ведется с давних пор не только между «Востоком и Западом», но и среди историков затронутых этим пактом государств. В последнее вре­мя в процесс прояснения его подоплеки и значения включились пуб­лицисты и широкая общественность стран Восточной Европы, до сих пор испытывающих на себе последствия сделки; массовые манифеста­ции требуют публикации текстов пакта и протоколов. Для историков это и неожиданная и приятная новость. Когда это было, чтобы чет­верть миллиона заинтересованных граждан вышли на улицу и потре­бовали опубликования текста дополнительного протокола к договору пятидесятилетней давности, заключенному между двумя другими го­сударствами, как это впервые произошло в литовской столице 23 ав­густа 1988 г.! [3]

Академической историографии бывших стран-участниц (СССР и Федеративной Республики Германии — правопреемника «третьего рейха») с трудом дается осмысление этого специфического отрезка их общей истории. В то время как в страстных дискуссиях советских исто­риков последних лет между резко противоположными позициями при­верженцев традиционной точки зрения и перестройщиков постепенно выкристаллизовывается сглаживание противоречий, немецкие исто­рики все еще уверены в полной безопасности своих исследований 50-х и 60-х годов, касающихся этих проблем, и упускают из виду большое ко­личество опубликованных между тем в СССР материалов, отражаю­щих различные мнения. Они рискуют отстать от нового массированно­го прорыва в познании.

Главный вопрос международных дискуссий вокруг пакта Гитле­ра — Сталина сводится к выявлению инициатора этого беспрецедент­ного нарушения норм международного права. Стараются определить — как это тщетно пытался сделать ведущий первых германо-советских телевизионных дебатов [4], — от кого исходила инициатива заключения пакта. И вовсе не случайно взгляды по данному вопросу по-прежнему далеко расходятся.

Большинство немецких авторов как прежде, так и теперь при опи­сании обстоятельств возникновения пакта высказывают мнение, что Сталин, с относительным постоянством искавший договоренности с на­ционал-социалистами, с осени 1938 г., оправившись от потрясения, вы­званного Мюнхенским соглашением, настолько интенсифицировал свои попытки к сближению с Германией, что Гитлеру, готовившему ле­том 1939 г. вторжение в Польшу, оставалось лишь откликнуться на не­однократные предложения, чтобы заключить столь желанный для советской стороны договор. Эта точка зрения является продолжением прежних утверждений национал-социалистов. Манера ее изложения нередко создает впечатление, будто кому-то хотелось бы приумень­шить тяжесть вины Германии за развязывание войны и переложить эту вину на жертву германского военного планирования.

При более детальном рассмотрении становится ясно, что данный тезис покоится на недопустимом смешении различных историко-политических временных уровней, с одной стороны, а также на недоста­точном различии между договором о ненападении как таковым и этим особым, целенаправленным, разбойничьим союзом — с другой. Кроме того, подтверждающие тезис доказательства будут до тех пор считаться недостаточными, пока все еще закрытые для исследования источники не представят новых сведений относительно замыслов и решений Ста­лина, подкрепляющих подобное заявление. Однако по целому ряду причин сомнительно даже само существование этих источников.

Прямые письменные свидетельства такого рода вряд ли име­ются, поскольку Сталин, как известно, не позволял делать записи или составлять протоколы, да и другие его поручения выполнялись в ус­тной форме. Неподчинение установленному порядку было практиче­ски невозможным, если учесть применявшиеся им в ходе «больших чисток» методы идеологизации служебного аппарата. Косвенные же доказательства, если они когда-либо и были, едва ли могли пережить психологический катаклизм Сталина и внутренние пертурбации Кремля, которые имели место после нарушения Германией договора и ее вторжения в СССР. Мало надежды и на дополнительные кос­венные доказательства, например на рассказы очевидцев. Подобно отдельным воспоминаниям В.М.Молотова, А.И.Микояна, изложен­ным в письменном виде, или устным высказываниям переводчика Павлова, они в силу ряда причин (сохранившаяся лояльность, особен­ности языка и запреты) едва ли обогатят нас принципиально новыми сведениями.