Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Не в лучшем положении с точки зрения доказательств находятся также историки, воспринимающие отчетный доклад Сталина XVIII съезду ВКП(б), сделанный им 10 марта 1939 г., как прелюдию к новой советской инициативе, направленной на сближение с Германией. Их число велико [32]. Однако на размышление наводит то обстоятельство, что дипломатические и политические наблюдатели, с огромным вни­манием следившие в Москве за этим выступлением, не усмотрели в нем каких-либо изменений сталинского курса в направлении возмож­ных предложений германскому правительству. При более вниматель­ном изучении создается впечатление, что эта речь, названная западными кремленологами «каштановой», в которой Сталин — в за­падном толковании и переводе — отказался «таскать из огня кашта­ны» для западной демократии (в русском тексте речи это выражение отсутствует), лишь ретроспективно и только в свете последующих со­бытий приобрела то особое значение, которое ей первоначально едва ли было присуще.

Однако с начала 50-х годов главными аргументами сторонникам рассматриваемого тезиса, согласно которому инициатива к заключе­нию пакта о ненападении исходила от Сталина, служат события пер­вой половины 1939 г., и прежде всего переговоры чиновников министерства иностранных дел, аппарата Риббентропа и лично мини­стра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа с советскими офи­циальными лицами в Берлине, а также сотрудников германского посольства в Москве с представителями Советского правительства, за­вершившиеся в конце концов на третьей неделе августа 1939 г. пред­ставлением советского проекта пакта о ненападении, а затем, после урегулирования территориальных вопросов для дополнительного протокола, и подписанием договора. Утверждение о том, что Совет­ский Союз являлся на переговорах активной стороной, родилось по­зже, во времена «холодной войны». Его выдвигали главным образом лица, не имевшие непосредственного отношения к германо-советским переговорам. Уильям Стрэнг [33], главный английский представитель на прошедших перед тем без всяких результатов англо-франко-совет­ских политических переговорах, один из первых, не имея никаких до­казательств, заявил, что «зондаж возможности улучшения советско-германских отношений начала советская сторона весной 1939 г. после выступления (sic) Сталина 10 марта 1939 г.». Несерьез­ными и тенденциозными следует считать и утверждения д-ра Петера Клейста [34], столь же неудачливого в своих действиях сотрудника ап­парата Риббентропа, который в Германии присвоил себе функцию главного свидетеля. Ради сотворения собственного мифа Клейст ока­зал науке медвежью услугу, последствия которой многие исследова­тели ощущают и по сей день. По словам Клейста, после выступления 10 марта 1939 г. Сталин уже в апреле начал «зондировать» в Герма­нии, а с мая стал еще более «откровенным».

Значительная часть немецкой и немецкоязычной историографии использовала те же самые доводы, нередко с удивительным упорством. Помимо упоминавшейся работы Свена Алларда [35], сюда можно отне­сти исследования прежде всего Филиппа Фабри [36], Вальтера Хофера [37], Ф.А.Круммахера и Гельмута Ланге [38], И.В.Брюгеля [39]. Неоднократно и страстно об этом говорил Андреас Хильгрубер [40], который в послед­ний раз вместе с Клаусом Хильдебрандом «совершенно определенно» отстаивал мысль о том, что главным для Сталина было «стремление не предотвратить войну, а косвенным путем подтолкнуть к ней, ис­пользуя Гитлера в качестве исполнителя, обеспечивающего ее развя­зывание» [41]. Подобная интерпретация базируется, как правило [42], не только на использовании без достаточной критической оценки немец­ких документов и свидетельств, касавшихся тех событий, но и на про­изнесенной в 1925 г. речи Сталина. В ней он якобы говорил о будущем военном превосходстве Советского государства, которое в роли смею­щегося третьего будет наблюдать за уничтожающими друг друга в смертельной схватке капиталистическими державами. В связи с дан­ной речью необходимо по меньшей мере указать на то, что она была произнесена в совершенно иных внутриполитических и международ­ных условиях [43].

Если оставить без внимания зачастую слишком явную идеологи­ческую подоплеку и психологическую потребность переложить от­ветственность на другую сторону, то тезис о возникновении пакта Гитлера — Сталина, согласно которому инициатива исходила от Ста­лина, имеет прежде всего три недостатка:

1) смешивание общих принципов советской политики «мирного со­существования» с целенаправленными «предложениями» в адрес Гер­мании;

2) некритическое использование немецких документов в качестве основы;

3) недостаточное различие между законной заинтересованностью советской стороны в достижении (оборонительного) соглашения о не­нападении, с одной стороны, и фактическим вступлением в (наступа­тельный по своим последствиям) союз с целью раздела (военными средствами) сфер политического влияния — с другой.

Поборники этого прямо противоположного тезиса могут привести более веские доказательства. Подобная точка зрения основывается на большом количестве не вызывающих сомнения сообщений очевидцев, и ее сторонники предпочитают держаться подальше от мнимой очевид­ности недостаточно исследованных источников и документов. Здесь ре­же, чем в первой группе, проявляется идеологическое начало. По крайней мере идеология не выступает в качестве deus ex machina , вос­полняющей существующие пробелы в знаниях.

Свидетельские показания, в которых ответственность за заключе­ние пакта возлагается на Гитлера, частично родились в непосредствен­ном временном контексте германских контактов, а частично вскоре после них. Так, 18 июня 1939 г. статс-секретарь министерства ино­странных дел Эрнст фон Вайцзеккер отметил в своем дневнике, что, по­мимо Японии, германская «игра» прежде всего касалась России. Он пи­сал: «Мы делаем авансы... Русские, однако, все еще очень недоверчивы» [44]. Руководитель бюро Риббентропа д-р Эрих Кордт позднее сообщил: «Как известно, Гитлер... распорядился провести предварительный зондаж», который, однако, долгое время не давал «никаких конкретных результатов» [45]. В конце мая 1939 г. посол Фрид­рих Гауе узнал от Риббентропа, что «с некоторых пор Адольф Гитлер размышляет над тем, чтобы попытаться» наладить новые отношения с СССР. Он приказал «выяснить, пойдет ли СССР на это» [46]. Доктор Карл Юлиус Шнурре, заведующий восточноевропейской референту­рой отдела экономической политики министерства иностранных дел, имея в виду порученный ему зондаж советской стороны, уверенно заяв­ляет, что именно Гитлер в конце июля 1939 г. решил «проявить иници­ативу в отношении Советского Союза» [47].