Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

После подписания пакта об «удачном ходе», о победе Гитлера, до­могавшегося расположения Сталина с начала лета 1939 г., помимо са­мого посла [48], с позиций германского посольства в Москве говорил и военный атташе генерал Кёстринг [49]. Уполномоченный по экономиче­ским вопросам, а впоследствии советник посольства Густав Хильгер, будучи в курсе проходивших в Берлине и Москве переговоров, мог сообщить, что где-то в конце июля 1939 г. Гитлер совершенно определенно решил «взять на себя инициативу в налаживании взаимопонимания с русскими» [50].

Еще в военные годы подобной точки зрения придерживались многие западные исследователи. Так, в 1941 г. Фредерик Л.Шуман писал об «обхаживании нацистов», которое, как он предполагает, началось в марте 1939 г. и стало прямо-таки «пылким» после от­ставки Литвинова 3 мая 1939 г. [51]Джон Уилер-Беннетт утверждал в 1946 г., что с апреля 1939 г. Гитлер предпринял усилия, чтобы ценою значительных уступок Сталину купить советский нейтра­литет, но что Сталин еще некоторое время продолжал проявлять недоверие [52]. Двумя годами позднее Л.Б.Намир согласился с подо­бным мнением и подчеркнул, что Советский Союз, если смотреть объективно, в силу своей позиции, идеологии и тактики не был за­интересован в поспешном принятии германских предложений [53]. И наконец, свидетельства в пользу гипотезы о «заигрывании немцев» со Сталиным проанализировал Уатт. Он засвидетельствовал высо­кую степень правдоподобия этой гипотезы, однако указал на не­хватку необходимых для окончательного подтверждения материалов [54].

Из числа немецких историков такую же точку зрения высказал в 1959 г. в своей речи в Бонне по случаю вступления в должность Макс Браубах [55]. К ней приблизился, исследуя обстоятельства возникнове­ния пакта, и Георг фон Раух, который констатировал: «Побуждающей стороной на германо-советских переговорах был, бесспорно, Гитлер. Нетерпение... относительно дальнейших насильственных приобрете­ний здесь очевидно» [56].

Вплоть до недавнего времени такого же взгляд а полностью при­держивалась и советская историография. В период сталинизма ее объективность страдала от превалирующей заинтересованности в на­циональном самоутверждении. Во время первой либерализации офи­циальных установок для исторических сочинений при Н.С.Хрущеве о «германских авансах», «германской дипломатической оффензиве» и о «речах нацистской сирены» [57]заговорил главный свидетель того време­ни, бывший посол СССР в Лондоне И.М.Майский. Ему вторили другие советские историки. В изданной в 1962 г. и ныне во многом устаревшей «Истории Великой Отечественной войны» говорится о решении «гер­манского правительства» «отсрочить войну против СССР». Поэтому оно «проявило инициативу в достижении договоренности с Советским Союзом» ,то клянясь в «дружественных чувствах», то прибегая к «пря­мым угрозам» [58].

О «германском зондаже», о «неоднократных предложениях» гер­манского правительства вступить в переговоры писали в том же году в журнале «История СССР» И.К.Кобляков [59], а в 1968 г. — в книге «Особая папка "Барбаросса"» Лев Безыменский [60]. Авторы переве­денной в 1969 г. на немецкий язык «Истории внешней политики СССР» [61]особо отметили, что после предшествовавшего зондажа, осу­ществленного через Вайцзеккера, Шуленбурга и Шнурре, Советско­му правительству «в тяжелых условиях» лета 1939 г. было предложено «заключить договор о ненападении». У СССР будто бы не было иного выбора, кроме как согласиться с этим предложением. Так выглядела в сжатой форме классическая советская аргументация. Она лежала в основе соответствующих разделов изданной в 1970 г. «Истории КПСС» [62]. В 1972 г. в журнале «Вопросы истории» эту точку зрения развил И.Ю.Андросов [63], назвавший прямолинейную, по его мнению, манеру немецкого подхода «фронтальным зондажем»; её же в 1979 г. подробно, с привлечением советского документального мате­риала изложил и обосновал латвийский коллега В.Я.Сиполс [64]. И за­вершая этот далеко не полный список, следует упомянуть И.Ф.Максимычева, который в 1981 г. отверг «утверждение, будто СССР проявил инициативу к... переговорам с Германией», и подчер­кнул, что то был германский зондаж советской позиции, и ничто иное» [65]. В подтверждение он, как это сделали до него Майский, Сиполс, Андросов и др., подробно проанализировал главные обстоятель­ства установления германо-советских контактов и содержание предварительных переговоров и довольно убедительно обосновал свою точку зрения. В своей последней новаторской работе «За несколько месяцев до 23 августа 1939 г.» [66], опубликованной в мае 1989 г., В.Я.Сиполс впервые обнародовал большое количество архивных ма­териалов Министерства иностранных дел СССР, цитируя главное из этих документов, что явилось обнадеживающим предвестником 22-го тома «Документов внешней политики СССР», охватывающих 1939 г., который с большим интересом ожидает ученый мир с момента выхода в свет в 1977 г. 21-го тома, содержащего материалы, относящиеся к 1938 г.

С постепенным признанием существования дополнительных секретных протоколов к договору о ненападении в СССР устранено препятствие, сильно стеснявшее советскую историческую науку и ме­шавшее публикации документов [67], хотя некоторые советские истори­ки, не замеченные западной общественностью и критикой, уже давно обошли это табу и косвенным образом указали на существование тай­ных территориальных сделок. Так, в первой послевоенной «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941 — 1945гг.» гово­рилось, что в условиях лета 1939 г. Советское правительство видело в договоре единственную возможность спасти от германского вторжения Западную Украину и Западную Белоруссию, а также Прибалтику. По­этому правительство СССР добилось от Германии «обязательства не переступать линии рек Писа, Нарев, Буг, Висла, Сан» [68]. Но воп­рос о характере обязательств оставался открытым и после сделанного В.Я.Сиполсом в конце 70-х годов следующего уточнения: «Поскольку Германия была весьма заинтересована в заключении договора о нена­падении, Риббентроп в ходе переговоров принял определенные допол­нительные (односторонние) обязательства. Сознавая, что для Советского Союза было особенно важно защитить от агрессии примы­кающие к его западным границам области (Прибалтику, Западную Ук­раину, Бессарабию и т.д.), Риббентроп гарантировал, что Германия будет уважать неприкосновенность этих территорий [69].

Таким образом, Сиполс уже пробил брешь в стене отрицания, ко­торую советские историки с наступлением периода гласности быстро заполнили дополнительным содержанием. В начавшихся поисках, ка­савшихся формы и существа достигнутых в тот период договоренно­стей, камнем преткновения сразу же стал вопрос о подлинности пока единственного известного текста секретного дополнительного прото­кола, заснятого Карлом фон Лёшем на пленку в 1944 г. вместе с дру­гими важными документами, подлежавшими уничтожению. Снимки немецкого альтерната этого протокола (на русском и немецком язы­ках) хранятся в политическом архиве министерства иностранных дел в Бонне [70]. Сложности с признанием подлинности сфотографирован­ного документа усугублялись и тем, что подписавший его Молотов — на фоне отказа советской стороны обсуждать этот протокол на Нюрн­бергском процессе — наложил на советскую дипломатию того време­ни обет молчания [71]. По этой причине советским дипломатам труднее, чем историкам, давалось постепенное признание подлинности прото­кола. Статья Валентина Фалина [72], а также его выступления в орга­низованной Агентством печати «Новости» в августе 1988 г. в Москве дискуссии на тему «Европа перед второй мировой войной» [73]отражали агностическую позицию.