Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Первым из советских историков за безусловное признание подлин­ности этих документов высказался в конце сентября 1988 г. в газете «Советская Эстония» Юрий Афанасьев [74]. К этой точке зрения присо­единились М.Семиряга [75], В.Кулиш, Х.Арумяе. В первые месяцы 1989 г., знаменующего 50-ю годовщину трагической даты 23 августа 1939 г., ряд советских дипломатов и ученых-историков, занимаю­щихся этими вопросами, сошлись во мнении, что в отсутствие подлин­ников документов можно по крайней мере констатировать, что пре­дыстория, дальнейшие события и более поздние советские публикации свидетельствуют об обоюдном точном соблюдении той линии раздела, которая указана в единственной известной копии (предполагаемого) протокола. Эта точка зрения была обоснована начальником Историко-дипломатического управления МИД СССР Ф.Н.Ковалевым [76]в от­кровенной дискуссии на заседании Комиссии ЦК КПСС по вопросам международной политики 28 марта 1989 г. Советско-польская комис­сия историков в своих предварительных выводах в мае 1989 г. также указала на то, что «последующее развитие событий и дипломатиче­ская переписка (дают) основание заключить, что договоренность, ка­сающаяся сфер интересов двух стран (примерно вдоль линии рек Писа, Нарев, Висла, Сан), в определенной форме была достигнута в августе 1939 года» [77].

После многочисленных публикаций в журналах Прибалтики [78]впервые русский текст немецкого альтерната попал в центральную пе­чать (в связи с положительным ответом на вопрос о подлинности) благодаря стараниям московского историка и публициста Льва Безыменского [79]. Лед, таким образом, был окончательно сломлен. Срочно созданная по предложению депутата из Эстонии ЭЛипмаа, вы­двинутому 1 июня 1989 г. [80], Комиссия Съезда народных депутатов СССР по политической и правовой оценке советско-германского дого­вора о ненападении 1939 г. [81]принялась за сложную работу по установ­лению общего характера этого пакта. Страстные речи некоторых преимущественно прибалтийских депутатов, требовавших критиче­ского анализа документов и заявлявших о недействительности секрет­ного дополнительного протокола [82], определял содержание и темп работы комиссии. Председатель комиссии Александр Яковлев в своем интервью газете «Правда» от 18 августа 1989 г. [83]сделал подробный предварительный отчет о результатах работы.

В декабре 1989 г. комиссия Яковлева представила второму Съезду народных Депутатов СССР свой заключительный отчет. К отчету прилагался документ из личного архива Молотова, датированный ап­релем 1946 г., который подтверждает, что советский оригинал секрет­ного дополнительного протокола от 23 августа 1939 г. в момент его подписания имелся. Текст приложенной к документу копии русского оригинала идентичен тексту, хранящемуся в политическом архиве министерства иностранных дел в Бонне. На этом основании 24 декаб­ря 1989 г. Съезд народных депутатов принял постановление, которое на основе графологической, фототехнической и лексической экспер­тизы подтверждает факт существования протокола. Утвержденное Председателем Президиума Верховного Совета СССР М.Горбачевым, оно констатирует, что этот и последующие секретные протоколы яви­лись отходом от ленинских принципов советской внешней политики, и признает их юридически несостоятельными и недействительными с момента подписания. Таким образом Советское правительство осво­бодилось от рокового наследия.

Во всех этих публикациях, за исключением последних работ Вячеслава Дашичева, разделяющего традиционные взгляды немец­ких историков, инициатива Гитлера под сомнение не берется. Вместе с тем предметом все более критической оценки становится вопрос о соучастии Сталина, выразившемся в принятии германских предложений. Так, В.Дашичев вновь подчеркивает, что, хотя Гит­лер и «обвел Сталина вокруг пальца», в то же время пакт несет на себе «особую печать личности Сталина», по-своему способствовав­шего в определенные моменты процессу сближения [84]. Рассуждая подобным образом, представители реформистского направления в дебатах советских историков близко подходят к третьей концепции обстоятельств возникновения договора.

За неимением исчерпывающих первоисточников осторожные ис­следователи интересующих нас процессов прежде при освещении гер­мано-советского сближения предпочитали ограничиваться главным образом феноменологическим описанием внешних событий и разбо­ром содержания известных документов. Оставив в стороне неизвест­ные решения Гитлера или Сталина относительно установления того или иного контакта, они сформулировали свой тезис следующим об­разом: Сталин и Гитлер постепенно и осторожно продвигались на­встречу друг другу.

Такого прагматического подхода придерживалась во многом серь­езная историческая литература Запада начала 50-х годов, возникшая в пылу первых исследований и переработки военных архивов, и особенно германских внешнеполитических документов. Так, Макс Белофф [85]ис­ходил из того, что оба тирана имели одинаковые намерения и потому похожими средствами стремились достичь одинаковых целей. По мне­нию Уильяма Л. Лангера и С. Эверетта Глисона [86], инициатива к перего­ворам по экономическим проблемам исходила в большей степени от германской, а по проблемам политическим — от советской стороны. В не превзойденном до сих пор исследовании «Германия и Советский Со­юз. 1939— 1941» [87]Герхард Л.Вайнберг тонко обрисовал тот путь, по которому обе стороны последовательными осторожными и тщательно скрывавшимися от мировой общественности шагами двигались на­встречу друг другу.

Отчасти этот же самый тезис отстаивал — правда, с меньшей мето­дологической осмотрительностью и часто с эмоционально-некритиче­ским восприятием текста — в своей франкфуртской диссертации (1980) Рейнхольд Вебер [88], указавший, что за «советскими авансами Германии» в мае 1939 г. последовала решающая «германская инициа­тива» в июле того же года.

Данный тезис ограничивается в основном изложением содержа­ния подтвержденных германскими дипломатическими документами встреч и контактов германской и советской сторон, что сближает его с четвертой концепцией. Сторонники следующего тезиса в своих иссле­дованиях опираются только на фактические свидетельства. Они стре­мятся не столько к обширным, сколько к точным выводам. Поэтому их аргументацию трудно опровергнуть. Решения Гитлера и Сталина интересуют этих ученых лишь постольку, поскольку они находят отра­жения в определенных демаршах. Данная группа исследователей рас­сматривает каждый случай установления контакта с учетом точек зрения и интересов тех главным образом дипломатических работни­ков, которые являлись непосредственными участниками событий и сообщали о них. В обстановке взаимного соперничества дипломатиче­ским службам двух враждебных тоталитарных систем приходилось действовать в основном тайно, и поэтому потомкам, изучающим их де­ятельность, досталась довольно трудная задача. Густав Хильгер, непос­редственно наблюдавший данный процесс еще с момента его зарождения, считал эту задачу неразрешимой. В «возобновлении сбли­жения Германии и Советского Союза...» он видел «результат взаимных уступок, при которых нельзя совершенно точно определить ни размеры дипломатических усилий каждой из сторон, ни конкретный момент, когда та или иная сторона окончательно решила прийти к соглаше­нию» [89].