Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Мнения западных дипломатов разделились. Как заметил Шулен­бург в присутствии Россо, еще «неясно, является ли известная статья Жданова всего лишь маневром или же предвещает прекращение пере­говоров с Лондоном и Парижем». Для обоих вариантов Шуленбург предвидел серьезные опасности, однако он утверждал, что и «в первом случае Советское правительство может бросить на чашу весов немец­кую позицию, которая ему давно известна» [824].

Шуленбург, очевидно, опасался, что в результате непрерывных германских предложений самоуверенность Советского правительства возрастет в такой степени, что усложнит переговоры с западными де­ржавами при необходимости вплоть до разрыва, вместе с тем в докладе министерству иностранных дел он лишь указал на то, «что советская позиция в вопросе гарантий Прибалтийским государствам ужесточи­лась» и что упор на личные взгляды автора обнаруживает намерение Советского правительства «оставить лазейку для продолжения перего­воров даже в том случае, если Англия не уступит на все сто процентов». Этим Шуленбург подчеркнул важное значение гарантий Прибалтий­ским странам и стремление Советского правительства прийти к согла­шению с западными державами даже ценою уступок.

Интересам безопасности в районе Прибалтики служила политиче­ская концепция, которую Советское правительство в начале июля 1939 г. включило в свои проекты договора в виде понятия «косвенная агрессия» [825]. При этом оно исходило из опыта применения национал-социалистами различных методов экспансии, учитывало известные ему прогерманские настроения среди членов прибалтийских прави­тельств и опиралось идейно и терминологически на более раннее «опре­деление агрессии» (1933). «Вопрос о косвенной агрессии стал центральным пунктом договоренностей» [826]. Он свыше трех недель бро­сал свою тень на политические переговоры и 23 июля завел их в тупик.

При этом Советское правительство в ходе обмена мнениями — и по мере приближения военной опасности — все более сужало это понятие, усиливая подозрение западных держав, что правительство СССР пре­следует в Прибалтике собственные скрытые цели и хотело бы с по­мощью данной терминологии приобрести одобренный западными державами инструмент овладения Прибалтийскими государствами. В какой-то степени компромиссный проект договора, который под впе­чатлением статьи Жданова от 1 июля [827]послы Англия и Франции пе­редавали Молотову, говорил вообще об «агрессии», которая могла бы поставить под угрозу «нейтралитет и независимость» упоминаемых в составленном по предложению посла Наджиара секретном дополни­тельном протоколе приграничных государств, в первую очередь Эстонии, Финляндии и Латвии. За все время переговоров с Советским правительством, а также в течение лета 1939 г. то было первое серьез­ное предложение относительно включения в договор секретного дополнительного протокола. Оно исходило от французской стороны. В беседах, сопровождавших передачу проекта, Молотов выразил опасе­ния Советского правительства по поводу подобных секретных соглашений. Он подчеркнул, что Советское правительство не может согласиться с доводом Запада, «что не открытый, а секретный список всего лишь формальность», и совершенно недвусмысленно назвал «принятие секретного списка... уступкой со стороны Советского прави­тельства» [828]. Такая позиция имела принципиальную основу: в первом внешнеполитическом акте после революции, в Декрете о мире (8 нояб­ря 1917 г.), В.И.Ленин отверг для Советского правительства всякую тайную дипломатию и объявил безусловно и немедленно отмененным содержание всех заключенных царским правительством «тайных дого­воров, поскольку оно направлено, как это в большинстве случаев быва­ло, к доставлению выгод и привилегий русским помещикам и капита­листам, к удержанию или увеличению аннексий великороссов» [829].

Этот вердикт по поводу секретной дипломатии и, следовательно, запрет на заключение международно-правовых соглашений относи­тельно третьих стран сохранял до того времени более или менее обяза­тельный характер для советской внешней политики (тайное военное сотрудничество Красной Армии с рейхсвером, если быть точным, к дан­ной проблеме не относится). В этой связи в то время в самом деле мог возникнуть вопрос, который недавно с полным основанием поставил Л .Безыменский: «Имело ли Советское правительство моральное право перенимать методы своих капиталистических соседей?» [830]В сложив­шейся ситуации вопрос разрешался по-деловому: бравшиеся под защи­ту страны, дескать, не хотели, чтобы их называли публично, так как опасались, что они тогда тем более могут стать жертвами германской агрессии. Поэтому не оставалось ничего другого, как упомянуть их в секретном документе.

С другой стороны, Молотов сразу же обратил внимание на то, что представленный проект предусматривал лишь случаи прямой агрес­сии. В то же время именно для названных в дополнительном протоколе приграничных государств не исключалась косвенная агрессия. Как по­сол Сидс сообщил министру иностранных дел Галифаксу [831], при этом Молотов имел в виду «такие случаи, как уступка президента Гахи в марте... Молотов констатировал, что вопрос может быть решен, если в нашем проекте статьи 1 после упомянутого слова «агрессия» будет до­бавлено: "прямая или косвенная"».

Советское правительство не стало дожидаться изменения статьи 1 западного проекта, а передало через Молотова 3 июля послам новый проект договора, в котором факт упоминаемой в статье 1 «агрессии» оп­ределялся в не подлежащем публикации приложении в том смысле, что она наличествует как в случае прямой, так и в случае косвенной агрес­сии. Под «косвенной агрессией» Советское правительство понимало «внутренний переворот или поворот в политике в угоду агрессору» [832]. Согласно проекту от 8 июля, это понятие должно было охватывать и та­кие действия, «на которые соответствующее государство дало свое со­гласие под угрозой применения силы со стороны другой державы и которые связаны с отказом этого государства от своей независимости или своего нейтралитета» [833].

Прежде чем западные послы смогли проконсультироваться у своих правительств, Молотов представил им 9 июля новый проект, как он его назвал, «дополнительного письма» к тексту договора. В соответствии с ним выражение «косвенная агрессия» относилось к действию, «на кото­рое какое-либо из указанных выше государств (приграничных — Я.Ф.) соглашается под угрозой силы со стороны другой державы или без такой угрозы и которое влечет за собой использование территории и сил [834]данного государства для агрессии против него или против одной из дого­варивающихся сторон, следовательно, влечет за собой утрату этим го­сударством независимости или нарушение его нейтралитета» [835]. Камнем преткновения в этом проекте оказалась формулировка «или без такой угрозы». Английское правительство соглашалось лишь при­нять во внимание в договоре случаи, в которых «правительство под уг­розой применения силы агрессором против собственной воли» принуждается к отказу от своей независимости или нейтралитета. В бе­седе с послами 17 июля Молотов назвал данную формулировку «непри­емлемой» [836]. Нельзя было так просто отмести ни аргумент Молотова, что и президент Гаха, вне всякого сомнения, стал бы отрицать, что от­дал свою страну Гитлеру под угрозой применения силы, ни возражение западных стран, что подобная формулировка позволила бы трем де­ржавам, подписавшим договор, втянуть пограничные государства про­тив их воли в военные действия. В основе этого выражения лежали постоянные английские опасения, что Советское правительство ищет договорный инструмент для нарушения независимости Прибалтий­ских государств — предположение, которое, к большому неудовольст­вию СССР, 31 июля высказал в палате общин заместитель министра иностранных дел Р.О.Батлер.