Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

1. Германия должна содействовать урегулированию японо-советских отношений и ликвидации пограничных конфликтов.

2. Обсудить возможность предложить нам (Советскому правитель­ству. — И.Ф.) или заключить пакт о ненападении, или, быть может, вместе гарантировать независимость Прибалтийских стран.

3. Заключить широкое торговое соглашение».

Чиано добавил, что не имеет пока сообщения об отношении Гитлера к этому плану. При очередной беседе по телефону он собирался узнать об этом у Риббентропа и рассказать при встрече Гельфанду. Как заявил Молотов Шуленбургу 15 августа [784], подобные сведения из уст италь­янского министра иностранных дел сильно обнадежили Советское пра­вительство. После долгих проволочек они благоприятно сказались на готовности к переговорам.

Передавая информацию советскому представителю в Риме, Чиано одновременно дал указание своему послу в Москве на месте так поддер­жать германские усилия, чтобы воспрепятствовать заключению пакта трех держав. Столь деструктивная цель проведения политических пе­реговоров с Советским правительством не устраивала ни Россо, ни Шу­ленбурга. Поэтому его ответ Чиайо был поразительно сдержан. Если в данный момент, писал Россо, и существует какая-либо возможность что-то сделать в данном направлении, то только на пути прямого «гер­манского вмешательства» в виде: «1) заверений и гарантий, что поли­тика (держав «оси») не угрожает политике Советского Союза; или 2) заявления, что заключение Москвой (договора) с Лондоном и Пари­жем будет рассматриваться как участие в политике окружения и, сле­довательно, как враждебный акт». Как добавил Россо, он интерпретирует указание Чиано в том смысле, что его «акция должна обеспечить немецким коллегам прикрытие с фланга». Дескать, поэто­му он хотел бы сперва подождать приезда Шуленбурга, который, как и следует предполагать, вернется с точными инструкциями своего прави­тельства. В неофициальной беседе с Типпельскирхом, состоявшейся 25 июня, Россо, говоря о своем поручении, не без удивления заметил, что, по мнению итальянского правительства, пришло время, «чтобы со­рвать проходящие в Москве англо-франко-советские переговоры». Са­мому ему еще-де «неясно... каким образом он должен выполнить это поручение» и поэтому с большим нетерпением ждет приезда посла. В первой же беседе после возвращения Шуленбурга оба посла обстоя­тельно обсудили этот вопрос и пришли к иному выводу. Они были заинтересованы не в срыве переговоров трех держав, а прежде всего в налаживании прочных германо-советских отношений. Характерным был в этой связи ответ Россо министру иностранных дел Чиано, в кото­ром говорилось о том, что Шуленбург отклонил подобное косвенное вмешательство и подчеркнул, что с итальянской стороны желательной могла быть, самое большее, позитивная акция в том смысле, что посол, например, подтвердил бы искренность немецких стремлений к улуч­шению отношений с СССР.

Возвращаясь в Советский Союз в конце недели 24 — 25 июня 1939 г. — то был его последний переезд границы в еще мирной Евро­пе,— посол получил первое ощущение грядущих событий. Будучи «единственным пассажиром, который пересек в Бигоссово-советскую границу», он отметил: «Китайская стена вокруг Советского Союза ста­новится все эффективнее» [785]. Пограничное сообщение было сокращено до минимума; движение автотранспорта через границу и вовсе прекра­щено. В глазах Шуленбурга это был еще один пример возросшей совет­ской потребности в повышенной безопасности. [786]И отнесся он к этому с пониманием, ибо в свете увиденного в Берлине дальнейшее политиче­ское развитие казалось ему более чем неопределенным. «Что произой­дет в политической области, — писал Шуленбург, — пока предвидеть невозможно» [787]. Осознание грозящих опасностей усилилось и в Моск­ве. Война, начавшаяся 11 мая с незначительного, как казалось, выступ­ления маньчжурских войск против монгольских пограничных укреплений и последующих боев на суше, между тем охватила и другие рода войск подобно тому, как это ранее произошло в гражданской войне в Испании, где опробовались различные боевые варианты на тот слу­чай, когда дело примет действительно серьезный оборот. Конфликт вы­лился в позиционные сражения и тяжелейшую за всю историю воздушную войну. Прежде всего военная авиация Японии испытала свои наступательные качества и тем самым как бы подтвердила, что в будущей войне Япония собирается завладеть значительными азиат­скими территориями России [788]. Нарком обороны маршал Ворошилов, направив 1 июня на японо-монгольскую границу генерала Г.К.Жуко­ва, показал, что хорошо понимает всю серьезность этой эскалации [789]. В то время как Красной Армии приходилось с запозданием и величайшим напряжением сил учиться решать на Дальнем Востоке огромные транс­портные и снабженческие проблемы и при сравнительно высоких поте­рях в живой силе и технике усваивать новые методы ведения боевых действий, выходившие почти ежедневно сообщения ТАСС об этих со­бытиях [790]также свидетельствовали об отсутствии эффективной подго­товки и готовности к военным конфликтам подобного рода.

Ввиду все более серьезных военных осложнений на востоке еще больший вес приобретал тот факт, что переговоры с Англией и Фран­цией в конце июня снова зашли в тупик. Надежды, возникшие было, после направления английского специального посланника Стрэнга [791]быстро исчезли из-за того, что, как считала советская сторона, Англия, проявляя нерешительность, затягивала переговоры, но особенно в свя­зи с представленным 21 июня англо-французским проектом догово­ра [792]. Уже на следующий день, 22 июня, Молотов отклонил его от имени Советского правительства как неприемлемое «повторение ста­рых предложений Англии и Франции» [793]. В тот же день английский специальный посланник выехал в Лондон для консультаций. Повисло в воздухе и требование об обоюдных гарантиях Прибалтийским стра­нам — Эстонии, Латвии и Финляндии, — которое нарком иностранных дел Молотов публично выдвинул в речи 31 мая и которое советская пресса между тем подтвердила [794], а Советское правительство еще раз во всех деталях изложило послам Сидсу и Наджиару в памятной запи­ске [795]от 16 июня. Необходимость срочного решения данного вопроса, с советской точки зрения, доказывал визит начальника генерального штаба сухопутных войск генерала Франца Гальдера в Эстонию и Фин­ляндию (26 — 29 июня) [796].

Вероятно, имелось специальное указание, которое побудило Шу­ленбурга просить наркома иностранных дел о встрече лишь через три дня после своего возвращения, то есть 28 июня. До тех пор Советскому правительству предоставлялась возможность сделать необходимые вы­воды из инспекционной поездки Гальдера. Дипломатическое предло­жение должно было последовать при зримо возросшем военном давлении в регионе Балтийского моря. Молотов принял посла через три часа после получения его просьбы. Согласно записи Молотова [797], Шу­ленбург, ссылаясь на предшествовавшую беседу Молотова и Астахова, напомнил о высказывании, касавшемся создания «политической ба­зы», и затем, по просьбе Молотова развивая свою мысль, сказал, что «германское правительство желаем не только нормализации, но и улуч­шения своих отношений с СССР. Он добавил далее, что это заявление, сделанное им по поручению Риббентропа, получило одобрение Гитле­ра». Однако в немецких документах сведений об одобрении Гитлера нет, и обе записи Шуленбурга этой беседы не содержат ничего подобно­го [798]. Никаких данных на этот счет не имеется и в отчетах итальянского посла и поверенного в делах США [799].