Валерий Соловей - Несостоявшаяся революция

Слабость позитивного измерения националистической идеологии теоретически могла быть компенсирована силой ее негативного из­мерения. Проще говоря, если у националистов не получалось зажечь русские сердца образом будущего, то они могли бы мобилизовать об­щество, предложив ему образ врага. Однако традиционный главный враг националистов — евреи («жидомасоны», «мировая закулиса» и проч.) — вовсе не казался таковым массам русских. В начале XX в. они считали своим главным врагом самодержавие, элиту и помещи­чье землевладение, на его исходе — коммунистическое единовластие, в начале XXI в. — олигархию и преступность. В современной России антисемитский призыв просто не понятен широким слоям общества, антииммигрантский дискурс в мобилизационном плане несравненно более перспективен.

Тем не менее одной лишь антиммигрантской повестки недостаточ­но для массовой политической мобилизации. Иммиграция — важная, но не центральная забота российского общества, для которого на пер­вом месте стоит социальная проблематика. В общественном мнении иммигрантский вопрос составляет лишь фон социальной проблемати­ки, в то время как русские националисты зачастую всецело поглощены им, рассматривая сквозь призму «чурок» всё остальное. И тогда они неизбежно остаются на периферии того, что в первую очередь беспо­коит русский народ. А беспокоят его не отсутствие монархии, ослаб­ление катехонической роли России и перспектива ее консервативной реконструкции, а дефицит справедливости, свободы и ущемленные социальные интересы.

Значит, надо развернуть националистический дискурс именно в этом направлении. Ведь узко понятый национализм — национализм как жестко очерченное политическое и идеологическое течение — уже практически исчерпал себя. Электоральный потолок «жесткого» национализма не превышает 15%, и практически нет перспективы «пробить» его. В то же время потенциал «мягкого» национализма, национализма как культурной системы, составляет от половины до трех четвертей населения страны: около половины граждан России полностью или с некоторыми оговорками поддерживают лозунг «Рос­сия для русских», а для 75% ценность патриотизма (читай: «мягкого» национализма) одна из ключевых. Но чтобы реализовать этот потен­циал, националистам, оставаясь националистами, надо стать еще де­мократами и социалистами.

Не думается, что это так уж трудно. Ведь по самой своей сути рус­ский национализм либерален и демократичен. Разве движение, вы­ступающее за свободу национальной жизни, не либерально? Разве движение, требующее демократизации политической и экономиче­ской жизни, не демократично? Разве тот, кто защищает права русско­го народа, не правозащитник? Наконец, русский национализм — это настоящее гражданское общество, которое выросло само, снизу, а не сформировано сверху, по указке власти.

Гибкость и пластичность националистической идеологии позво­ляет без труда ассимилировать демократические и социальные идеи и даже либеральную риторику подобно тому, как коммунисты попы­тались узурпировать патриотическую риторику, ультралибералы ста­ли осваивать социальную, а Кремль манипулирует и той, и другой. Никаких принципиальных препятствий этому, кроме негибкости и неповоротливости самих националистов, не существует. Выйти за пределы гетто, в которое загоняют национализм и в котором многим националистам довольно комфортно, можно, лишь кардинально расширив и видоизменив политическую и идеологическую повестку национализма.

В его программах, а главное, в лозунгах и агитации во главе угла должны стоять конкретные социальные интересы масс русского наро­да: доступ к здравоохранению, образованию, жилью, свобода мелкому и среднему бизнесу, перераспределение сверхдоходов и проч. Главное содержание русского вопроса — социальное, успех национализма аб­солютно невозможен без апелляции к социальным интересам. Харак­терно, что пик популярности «Родины» пришелся на время, когда она органично сочетала националистическую и социальную идеологию и риторику. По оценкам социологии, национал-социальный синтезе до­бавлением толики либеральных идей (гражданские права и свободы) наиболее перспективен в плане влияние на общество.

Особого внимания заслуживает этнически русская мелкая и сред­няя буржуазия, которую со всех сторон обложили иноплеменные конкуренты, власть и крупные монополии. Русскому бизнесу нужна свобода развития и справедливые правила игры. В свою очередь, он мог бы стать экономической и финансовой базой движения, одной из его социальных основ. Это не просто экстракт из исторического опы­та: эмпирическая социология подтверждает особую чувствительность русских хозяйчиков к националистической риторике.

Но все это относится к гипотетическому будущему национализма, в то время как в настоящем его риторика и программы ничтожны в плане политического влияния. Беда даже не в том, что они интеллек­туально убоги или утопичны. В мировой истории утопии не единожды вызывали менявшую лицо мира социальную динамику, что русским в XX в. дважды пришлось испытать на себе. Но утопия утопии рознь: консервативная утопия русского национализма не мобилизует, а ско­рее демобилизует. Так было во второй трети XIX в., в начале XX в., в начале XXI в.

Дефицит воли у русского национализма несравненно губительнее дефицита интеллекта. Нацистская антиутопия на историческое мгно­вение обрела шанс реализации во многом потому, что за ней стояла волевая организация — то, что русскому национализму оказалось не под силу создать на протяжении всей его двухвековой истории. За­висимость от государства, невозможность помыслить себя не только против него, но хотя бы вне его стала роковой для русского национа­лизма. Пустые надежды на превращение имперского Савла в наци­оналистического Павла лишили националистов способности поли­тического самостояния, обрекли их на оппортунизм и бездействие в критических ситуациях. Когда в XX в. дважды рушилась империя, а власть в прямом смысле слова валялась в грязи, националисты даже не пытались нагнуться за ней. У них не оказалось не только воли к власти, но даже воли к борьбе.

Волевая слабость русского национализма обусловлена его антро­пологической, экзистенциальной червоточиной. Как большевики, а впоследствии и либералы ни ненавидели друг друга, они, тем не менее, всегда могли объединиться ради общей цели и против общего врага. А вот русские националисты не могли и не могут. Политическая ис­тория русского национализма — это не история союзов и объедине­ний, а история расколов, предательств и взаимной ненависти. В этом смысле этос русского национализма прямо противоположен пропа­гандируемым им идеалам соборности и товарищества. Ненависть вообще и друг к другу в частности — доминантная психологическая характеристика русской националистической среды. Причем взаим­ная неприязнь сильнее неприязни к пресловутым «жидам» и уж точ-