Валерий Соловей - Несостоявшаяся революция

244 См.: Вдовин А. И., Зорин В. Ю., Никонов А. В. Указ. соч. С. 238; Застольные

речи Сталина. Документы и материалы / Вступительная статья, составление,

комментарии, приложение В. А. Невежина. М, 2003. С.42-45.

245 Эту распространенную точку зрения, в частности, выразили ГА. Бор-

дюгов и В. М. Бухараев. (См.: Бордюгов Г. А., Бухараев В. М. Национальные

истории в революциях и конфликтах эпохи // АИРО — научные доклады и

дискуссии. Темы для XXI века. Вып. 5. М, 1999. С. 33-34.)

246 В этот ряд следует еще поставить застольное выступление Сталина на

приеме в честь монгольской делегации 2 февраля 1943 г. (См.: Застольные речи

Сталина. С. 331-333.)

247 Это важно отметить в связи с известной способностью алкоголя ос-

лаблять тормозящие центры и способствовать вербализации сокровенного,

скрываемого. По русской пословице, что у трезвого на уме, то у пьяного на

языке.

То, что было у Сталина на уме, нашло выражение в радикальном изменении официального идеологического дискурса, в новой образовательной и культурной стратегии первой половины 30-х годов. Вектор этих перемен вкратце можно определить как частичную реабилитацию русскости и восстановление государственного патриотизма. Содержание данного процесса описано в ряде научных работ248, но вопрос о его причинах и пределах остается в историографии остро дискуссионным. Поэтому мы сосредоточимся именно на этой стороне проблемы.

Характеризуя факторы, приведшие к фундаментальным и драматическим изменениям советской внутренней политики в 1930-е гг., стоит, на наш взгляд, на первое место поставить не то, что было, а то, чего не было. Русские не смогли бросить такой же вызов коммунистическому режиму, который они незадолго до этого бросили старой империи. С одной стороны, их подрывная, антигосударственная энергия изрядно поистратилась в революции и гражданской войне. С другой стороны, большевики создали эффективную и крайне жестокую, откровенно бесчеловечную систему социального контроля. Они били русских по головам и рукам так долго, так жестоко и немотивированно, что, кажется, надолго отбили у них способность к социальному сопротивлению.

Здесь мы сделаем небольшое отступление. Русские патриоты, обличающие роковую роль Запада в разрушении СССР, любят приводить апокрифическое высказывание отца-основателя ЦРУ Алена Даллеса о том, как американцы морально и культурно разложат «самый непокорный в мире народ» — русский. Так вот, непокорство из русского народа — исторически, пожалуй, действительно самого мятежного в мире — выбивали, вытравляли железом и огнем (в прямом смысле слова!) не американцы, а большевики. Их цель состояла в том, чтобы лишить русских воли к сопротивлению и воли к борьбе, превратить в послушное орудие коммунистического строительства. Увы, они в этом изрядно преуспели.

248 Особенно полезны в этом отношении упоминавшиеся книги А. И. Вдо-вина, В. Ю. Зорина, А. В. Никонова и Джеффри Хоскинга.

Понятно, почему русские не поднялись на новую «пугачевщину», когда началась коллективизация — вторичное закрепощение крестьянства. Хотя, по воспоминаниям очевидцев, ненависть к Сталину и Москве носила в деревне первой половины 1930-х гг. всеобщий характер, 5 млн человек, умерших от голода в самых хлебородных регионах страны в 1932—1933 гг., сотни тысяч раскулаченных, жесточайшее подавление даже намека на недовольство способны были лишить воли к сопротивлению кого угодно. У русских оставался лишь один путь — бегство. Но, в отличие от времен создания Российской империи, они бежали не на свободные от социального контроля новые территории (таковых просто не было), а подальше от уничтожавшейся деревни — в города. В 1933 г. 57% строителей Магнитогорска прибыли туда не в порядке оргнабора, а самотеком или, проще говоря, сбежали из деревни. В целом по стране между 1926 г. и 1939 г. городское население увеличилось с 26,3 млн до 60,4 млн человек, в РСФСР — с 16,7 до 33,7 млн, население Москвы увеличилось вдвое, Горького и Свердловска — втрое249.

В общем, хотя русских вынудили тянуть несравненно более обременительное тягло, чем в старой империи, коммунистическая власть могла не бояться русского бунта. В отличие от бунта украинского: по данным ОГПУ, 30% всех «кулацких восстаний» 1930 г. произошли в Украине, из них 45% — в марте. На три основных бунтарских региона РСФСР — Северный Кавказ, Центральное Черноземье и нижнюю Волгу — пришлось в сумме 25% «кулацких выступлений». Характерно, что все эти регионы граничили с Украиной и в них проживало немало украинцев250.

Отказ от идеи непосредственной реализации мировой революции, переход к предполагавшей опору на собственные силы доктрине «социализма в одной стране» со всей беспощадностью и драматизмом поставил вопрос о политической устойчивости советского строя, о его способности осуществить форсированную модернизацию во враждебном окружении. Русские не были «основной» и «самой талантливой» национальностью мира, но, исходя из их витальной силы, численности, экономического потенциала, культурного влияния и истории, были, бесспорно, самым важным народом СССР. Они составляли стержень Советского Союза, решающую предпосылку его ускоренного развития и залог политической устойчивости.

249 См.: Население СССР 1973: статистический сборник. М., 1975. С. 14-15, 26-33.

250 Данные приводятся по: Hosking Jeoffrey. Op.cit. P. 102.

Последнее нельзя было сказать ни о каком другом народе, даже об украинцах и белорусах, чья политическая лояльность вызывала у режима серьезные сомнения после опасного опыта «украинизации» и «белоруссофикации» 20-х годов. Не говоря уже о других этнических группах, некоторые из которых, как, например, поляки и корейцы, скопом записывались в «подозрительные», потенциально нелояльные советской власти. Первые этнические чистки, происходившие в

СССР в 1934-1935 гг., наглядно засвидетельствовали, что этничность стала критерием политической благонадежности.

Но если режим снова начал подходить к нерусским народам с позиции презумпции их нелояльности, то должен же он был на кого-то опираться? Поскольку презумпция политической лояльности резервировалась за русскими, постольку их неумное и жестокое третирован ие должно было быть прекращено. Классовая легитимация нового строя была дополнена легитимностью этнической.

Первоочередное внимание к русскому фактору стимулировал и международный контекст. Феноменальная динамика нацистской Германии слишком очевидно продемонстрировала колоссальные возможности этнической мобилизации и слабость узкоклассовой идеологии. А ведь это была не относительно отсталая Италия, а наиболее развитое европейское государство с самым организованным и влиятельным рабочим классом, сильной компартией и наилучшими, как казалось Кремлю, перспективами пролетарской революции. Страна, видевшаяся русским коммунистам их главной надеждой, обернулась их злейшим врагом. Идеологическая конфронтация нацизма и большевизма парадоксально привела к их взаимному обогащению: фашисты почерпнули у большевиков важность социальных аспектов программы и революционный стиль действий, а коммунистам пришлось усвоить преподанный им урок важности национальных чувств.