Валерий Соловей - Несостоявшаяся революция

Не будем растекаться мыслью по древу, русофобия первых лет Советской власти подробно описана в научной литературе и патриотической публицистике. Кардинальный вопрос в том, чтобы понять, почему она составила сердцевину коммунистической политики и почему русские не протестовали, не выступили против столь чудовищного поношения и шельмования.

Обычно в объяснение системной русофобии приводится комбинация следующих факторов: значительную роль в новой власти играли нерусские элементы, враждебно настроенные в отношении бывших «русских угнетателей»; этнические русские коммунисты потеряли связь со своим народом; русофобия была заложена в большевистской идеологии (в подтверждение приводятся хорошо известный набор ленинских и иных цитат). В общем, экзистенциальные мотивы, амальгамировавшие с идеологической доктриной.

242 Цит. по: Барсенков А. С, ВдовинА. И. Указ. соч. С. 139.

243 Красочная иллюстрация приведена в: ВдовинА. И., Зорин В. Ю., Нико-

нов А. В. Указ. соч. С. 121-122.

Не сбрасывая со счета значение этих факторов, которые придавали русофобской политике большевиков откровенно иррациональный и избыточно жестокий характер, мы полагаю, что ее мотивация все же была преимущественно рациональной. Хотя эти резоны и могут выглядеть с позиции сегодняшнего дня ошибочными, девяносто лет тому назад они казались весьма основательными.

Коммунистической власти было характерно ощущение кардинальной угрозы, которую русская стихия представляла институту государства и власти как таковым — вне зависимости от их социально-политического характера. Хаос хорош, чтобы прийти к власти, но долго держаться на нем также невозможно, как и на штыках. Хотя Космос возникает из Хаоса, но лишь через его обуздание и трансформацию. А большевиками двигал пафос формирования кардинально нового в человеческой истории социополитического, экономического и культурного порядка-Космоса, радикально порвавшего со старым миром, отряхнувшего его прах со своих ног. В контексте этой подлинно титанической (подразумевая античный миф о восстании титанов против богов) задачи русская этничность выглядела двойственно. С одной стороны, выступая в дореволюционной ретроспективе создательницей и опорой империи, она тем самым отождествлялась с подлежащим тотальному разрушению Старым порядком. Репрессии против русских оказывались ударом по империи, гарантией против реставрации Старого порядка. С другой стороны, русская стихия воплощала тот самый Хаос, который надлежало трансформировать, переплавить в новый Космос. Русские выглядели строительным материалом нового мира, той tabula rasa, на которой коммунистическая партия напишет самые новые и самые красивые слова. В общем, русскость подлежала преодолению.

Русофобия как механизм уничтожения русс кости была в то же время признанием незаурядной русской силы. Люди, обязанные приходом к власти русскому мужику, испытывали по отношению к нему не чувство благодарности, а прямо противоположные эмоции, и своей жестокостью изживали пережитую ими унизительную зависимость. У власти существовал глубокий, почти животный страх перед народом, способным расправиться с новой властью и новым государством так же легко и ухарски, как он расправился со старой империей.

Рациональна в своем основании была и институциональная дискриминация РСФСР. Политическая логика, продиктовавшая асимметричную конструкцию Советского Союза, носила прозрачный характер: институциональное равенство России —самой большой, экономически развитой и богатой ресурсами республики — с другими советскими республиками, восприятие ее как русского «национального дома» стимулирует стремление к русскому первенству и составит почву неизбежного конфликта союзных и русско-российских интересов.

Эти страхи были небезосновательны, более того, они оказались провидческими. Положа руку на сердце: разве не сепаратистская позиция РСФСР стала мотором разрушения СССР? Зеркало снова разбилось в центре, а не по краям. Политический вызов национальной периферии не представлял кардинальной угрозы Советскому Союзу, как не представлял он угрозы Российской империи. Как только 19 августа 1991 г. в воздухе раздался лязг танковых гусениц, перебивавший звуки «Лебединого озера», местечковые националисты в ужасе начали собирать чемоданчики для отправки в Сибирь. «Парад суверенитетов» был следствием ослабления центральной союзной власти, а консти-туирование новых независимых государств — результат безучастной позиции России и русских.

Вот это и есть самое потрясающее в «крупнейшей геополитической катастрофе XX века» (Владимир Путин) — безучастность русских к судьбе страны, которую они называли «великой советской Родиной», но ради сохранения которой не пожелали пальцем о палец ударить. Почему они стали к ней так относиться — об этом наш сказ.

Коммунистическую национальную политику в первое пятнадцатилетие Советской власти можно охарактеризовать как амбивалентную: поощрительную в отношении «националов» и дискриминационную в отношении русских. Такая стратегия закономерно вытекала из оценки стратегической ситуации. В старой империи залогом стабильности считались этнические русские, в то время как периферийные народы рассматривались с точки зрения потенциальной или актуальной сепаратистской угрозы. Но держатели коммунистической власти собственными глазами видели, что распад империи начался с номинальной метрополии и под натиском русских, а национальные окраины лишь воспользовались открывшимися возможностями. Поэтому в первое пятнадцатилетие советского строя формула внутренней стабильности была следующей: лояльность националов «покупалась» как противовес потенциальной угрозе государственности вообще и новой власти — в частности, со стороны этнического ядра страны — русских.

К началу 1930-х гг. стратегическое видение ситуации стало меняться. Коммунистические правители перестали испытывать всепоглощающие опасения в отношении русского этнического ядра, зато этническая периферия начала возвращать себе статус наиболее опасного потенциального вызова стабильности и целостности страны. Хотя нейтрализации «русского национализма» (эвфемизм для обозначения русского самосознания) по-прежнему уделялось огромное внимание, русские небезосновательно отождествлялись со «страной Советов» в целом (а не отдельными ее частями), виделись ядром, надежным гарантом и опорой существования СССР.

В первой половине 30-х годов в сталинском лексиконе появились такие непривычно комплиментарные характеристики русских, как «русские — это основная национальность мира», «русская нация — это талантливейшая нация в мире». Консолидировавший власть Сталин указывал на интегрирующую роль русского народа в истории и современности: «Русский народ в прошлом собирал другие народы. К этому же собирательству он приступил и сейчас»244. Знаменитый сталинский тост за «здоровье русского народа» на торжественном приеме в Кремле 24 мая 1945 г. по случаю победы в Великой Отечественной войне был не случайным эмоциональным выплеском или началом «новой стратегии в этнополитической сфере»245, а относительно давним и устойчивым (но до поры до времени скрывавшимся) представлением «красного цезаря» о месте и роли русского народа. И до 24 мая 1945 г. Сталин не раз комплиментарно отзывался о русских246, причем именно в своих застольных выступлениях247. Правда, эти его проговорки, в отличие от тоста 24 мая, не публиковались, то есть не могли повлиять на официальный и массовый дискурсы.