Валерий Соловей - Несостоявшаяся революция

332 См.: Русские (Этносоциологические очерки). М, 1992. С. 18, 33; Коз-

лов В. И. История трагедии великого народа: Русский вопрос. М., 1996. С. 207,

219.

333 Русские. С. 33.

334 Там же. С. 400.

Не то чтобы русские вообще не признавали важности этнических чувств — они не видели в них необходимости для себя лично, воспринимали как абстракцию. В то время как у других «советских наций» этническая идентичность была несравненно более важной, чем союзная, а ее переживание носило острый и заинтересованный характер.

В этом отношении весьма показательно освещение русской тематики центральной и республиканской русскоязычной прессой середины 1980-х гг. «Правда» и «Комсомольская правда» акцентировали преимущественно социальную, а не этническую сторону русскости: русские как «советские люди», как интернациональное сообщество, а не отдельная этническая группа. В то же время республиканские русскоязычные издания отделяли русских от «титульных» наций, противопоставляли «их» и нас» именно по этническому критерию335.

Союзная идентификация русских сохранялась в почти неизменных масштабах вплоть до кончины самого Союза. В декабре 1990 г., то есть за год до распада Советского Союза, когда «парад суверенитетов» и межэтнические конфликты в стране приближались к своему апогею, от 70 до 80% русских продолжали называть себя гражданами Советского Союза. Хотя число русских, открыто возражавших в то время против межэтнических браков или межэтнических контактов в профессиональной сфере, почти удвоилось в сравнении с 1970 гг., оно все же не превышало 15%, что было очень немного на фоне агрессивного национализма нерусских народов. Даже в Москве, активно выступавшей на стороне демократической оппозиции и Бориса Ельцина, в ноябре 1990 г. лишь 25% жителей поддерживали идею отделения РСФСР от СССР, в то время как 44% оставались сторонниками союзного единства (остальные не определились) 336.

335 Русские. С. 389.

336 См.: Русские. С.400, 415; Ток Vera. Russia. L., 2001. P. 206, 208.

Итак, возможности русской националистической мобилизации на рубеже 80-90-х годов прошлого века были не очень значительны, заметно уступая потенциалу такой мобилизации в других советских республиках, за исключением лишь Белоруссии. Но это не значит, что их не было вообще. Даже из приведенных социологических опросов следует, что до 15% русских были потенциально чувствительны к националистическим лозунгам. И если русские националисты оказались не способны выбрать «собственный» электорат, то пенять они должны были лишь на себя, а не на мифическое «тайновластие».

Весомым доказательством существования потенциала русской националистической мобилизации, с одной стороны, и неспособности традиционной «русской партии» реализовать его — с другой, стало сенсационное выступление Владимира Жириновского на первых президентских выборах в России 12 июня 1991 г. Дотоле никому не известный политик, проведя кампанию под националистическими лозунгами, с 7,8% голосов занял третье место на выборах, опередив таких известных персонажей, как Аман Тулеев, Альберт Макашов, Вадим Бакатин.

Кампания Жириновского была крайне интересна и знаменательна сразу в нескольких отношениях. Во-первых, она продемонстрировала urbi etorbi новую версию русского национализма: разделяя традиционные националистические призывы о необходимости сильной авторитарной власти для восстановления закона и порядка, Жириновский в то же самое время заявлял о своем антикоммунизме и рыночной ориентации. Другими словами, он осуществил напрашивавшийся сам собой идеологический синтез, на который «русская партия» так и не решилась. (Не говорим уже об использовании Жириновским таких популистских, но весьма привлекательных в тогдашней России лозунгов, как снижение цен на водку.)

В то же самое время (это во-вторых) кампания продемонстрировала очевидную атрофию имперского национализма в России. Подобное утверждение может показаться странным, ведь именно с лета 1991 г. за Жириновским закрепилась тщательно культивировавшаяся им репутация империалиста и сторонника восстановления традиционной Российской империи.

Однако империалистический дискурс Жириновского носил не столько мобилизационный, сколько компенсаторный характер, представляя собой не политическую программу, а браваду и даже буффонаду. То была своеобразная анестезия ущемленного русского самосознания, которое, не желая более ничем жертвовать ради сохранения империи, хотело сохранить блеск и иллюзию былой мощи. Жириновский с успехом поддерживал эту иллюзию, изрыгая оскорбления, а то и откровенную похабщину в адрес имперской периферии, позже превратившейся в независимые государства. Психоаналитическая подоплека такого поведения более чем прозрачна: бессильная ругань компенсировала имперскую импотенцию русских.

Да и сам «империалист» Жириновский, похоже, отдавал себе отчет в том, что судьба империи предрешена. Рефреном его избирательной кампании 1991 г. была «защита русских во всем Советском Союзе». А защита, как известно, нужна слабым, а не сильным.

В-третьих, успех Жириновского означал, что кредо русских националистических программ — борьба с жидомасонством — не было близко даже значительной части националистического электората, для которого программа Жириновского оказалась важнее принципа «расовой чистоты». При этом история поставила почти лабораторный эксперимент: выступавший с национал-большевистской программой русский генерал и «жидоед» Альберт Макашов на президентских выборах более чем в два раза уступил ратовавшему за рынок и обличавшему коммунистов «сыну юриста» (соответственно 3,7 и 7,8% голосов).

Можно, конечно, гипотетизировать насчет того, что умный и волевой русский кандидат-националист набрал бы не в пример больше Жириновского. Однако, используя парафраз классического анекдота, в той ситуации ум, воля и русское происхождение кандидата-националиста сочетались почему-то только попарно.

Итак, начало 1990-х годов русский национализм встретил в откровенно жалком состоянии. Он не смог превратиться во влиятельное политическое движение несмотря даже на то, что, как мы показали, немалая часть советской элиты под давлением неумолимых обстоятельств проявила готовность к политико-идеологическому альянсу с националистами. В обобщенном виде кардинальный провал русского национализма можно объяснить тремя факторами.

Во-первых, неадекватностью националистических программ и лозунгов социокультурному и пол итико-идеологическому профилю российского общества. Антидемократическая, антирыночная и антисемитская идеология в сочетании с публичной лояльностью коммунистическому режиму подорвали возможности русской националистической мобилизации. В свою очередь, эта идеология была во многом предопределена кругом идей, культивировавшихся националистами в предшествующие десятилетия. Важно отметить, что, в отличие от не «поступившихся принципами» националистов, либералы успешно ассимилировали (хотя не без внутреннего сопротивления) наиболее популярные националистические лозунги и символы, и это значительно расширило базу их поддержки.