Валерий Соловей - Несостоявшаяся революция

Жириновский обладал незаурядным политическим талантом, чего не встречалось среди националистов; «сын юриста» добился успеха, используя идеи и лозунги, которые националисты считали своей монополией. Полуеврей Жириновский понимает русский народ гораздо лучше многих русских националистов, по крайней мере, на его эксцентрическую риторику общество откликалось не в пример охотнее, чем на «духоподъемный» националистический дискурс. Что же удивительного, если националисты считали его узурпатором и испытывали к нему одно из самых сильных человеческих чувств — зависть? А между тем Жириновский был открыт для сотрудничества с националистами, но что они могли ему предложить? Ровным счетом ничего, особенно в сравнении с возможностями кремлевской администрации.

Она была крайне заинтересована в сотрудничестве с Жириновским, ибо он переводил националистический протест в безобидное для власти русло: пар социального и национального недовольства уходил в громкий свисток. В то же самое время Жириновский выгодно оттенял правящий режим. На пугающем фоне «русского Гитлера», как охотно аттестовали Жириновского западные СМИ, Ельцин с камарильей выглядели не просто меньшим злом, а чуть ли не образцами благопристойности, цивилизованности и европейской культуры.

В такой ситуации у националистов, не могущих объединиться и создать самостоятельную политическую силу, оставался единственный выбор: идти на поклон к КПРФ Геннадия Зюганова, благо последний всерьез пытался построить отечественную модель национального фронта — лево-патриотическую коалицию. И хотя многие националистические лидеры, например, Сергей Бабурин и Александр Руцкой, тяготились коммунистической опекой, избегнуть ее не удавалось. Во второй половине 90-х годов сложилась своеобразная «двухтактная» стратегия русского национализма: на парламентских выборах его организации безуспешно пробовали выступать самостоятельно, а на президентских — после недолгого торга — поддерживали коммунистического кандидата.

Итог оказался следующим. В 1990-е гг. ключевыми игроками на националистическом поле стали две партии: националистическая, но оппортунистическая ЛДПР и оппозиционная, но не националистическая, а левоконсервативная КПСС. Многие из голосовавших за Зюганова или Жириновского не испытывали к ним симпатии, но не желали, чтобы пропали их голоса.

Нельзя сказать, что националисты не отдавали себе отчета в сомнительности своего политического положения и не пытались преодолеть унизительную зависимость. Идея нового национализма, альтернативного сомнительному национализму ЛДПР и квазинационализму КПРФ, что называется, носилась в воздухе. У нее были серьезные социологические основания. КПРФ и ЛДПР не охватывали даже весь националистический электорат, кстати, не такой уж значительный: на протяжении 90-х годов он составлял 10-15%. Еще более важным было то, что приблизительно с середины 90-х годов прошлого века в российском обществе начать формироваться влиятельный социальный заказ на некоммунистическую оппозиционность, выходившую за рамки собственно национализма, но включавшую его в качестве одной из важных составных частей. Запрос на новый национализм сопрягался с запросом на «третью силу» — альтернативу как демократам, так и коммунистам.

Стоит отметить две заслуживающие внимания попытки игры на этом поле: выступление Конгресса русских общин (КРО) в парламентской кампании 1995 г. и взлет отставного генерала Александра Лебедя в 1996—1998 гг. Выступление КРО, вопреки многочисленным прогнозам, предвещавшим объединению серьезный успех, оказалось малоудовлетворительным: «конгрессисты» не смогли даже преодолеть пятипроцентный барьер. Не вдаваясь, как и обещали, в кропотливое изучение «давно минувшихдней», в контексте нашего повествования мы считаем важным обратить внимание на главную причину неудачи КРО.

Конгресс проиграл не потому, что был националистическим и оппозиционным, а потому, что оказался недостаточно националистическим и недостаточно оппозиционным. Его размытый политико-идеологический профиль привел к бегству потенциальных избирателей КРО под знамена «настоящих» националистов из ЛДПР (в течение приблизительно 10 дней перед голосованием 17 декабря 1995 г. к ЛДПР ежедневно переходило по 200-300 тыс. человек из потенциального электората «конгрессистов») и «жесткой» оппозиции в лице КПРФ340.

Однако то, что стало роковым недостатком во время парламентской кампании, оказалось решающим достоинством кампании президентской. Если в парламентской кампании для закрепления «своего» электората необходима была четкая политико-идеологическая идентификация, то стратегия президентских выборов предполагала максимальное расширение поддержки и, соответственно, выход за рамки четкого политико-идеологического профиля.

340 Подробнее о парламентской кампании КРО и ЛДПР в декабре 1995 г. см.: Соловей В. Д. Перспективы русского национализма в свете парламентских выборов // Партийно-политические элиты и электоральные процессы в России / Аналитические обозрения Центра комплексных социальных исследований и маркетинга. Серия: Политология. М., 1996. Вып.З; Он же. Коммунистическая и националистическая оппозиция в контексте посткоммунистической трансформации России // Россия политическая / Под общ. ред. Л.Шевцовой; Моск. Центр Карнеги. М., 1998. С.231-236. Также см. соответствующие места кн.: Коргунюк Ю. Г. Современная российская многопартийность. М., 1999 и др.

Успех Александра Лебедя, входившего в первую тройку КРО, на президентских выборах РФ в июне 1996 г. (14,52% голосов и третье место после Бориса Ельцина и Геннадия Зюганова) был, помимо других факторов, в значительной мере обусловлен синтетическим характером его избирательной идеологии: «прогрессивный» генерал-рыночник; государственник, но не коммунист; способен навести порядок в стране341. При этом важно отметить, что президентскую кампанию 1996 г. Лебедь вел вовсе не как русский националист (этнические мотивы у него вообще отсутствовали), а как надэтнический государственник и «сильный человек» — этакий русский де Голль. Но при этом русские националисты в целом воспринимали Лебедя как своего. То есть произошло упоминавшееся нами выше сопряжение запроса на новый национализм с запросом на новую политико-идеологическую силу.

Ретроспективно можно сказать, что генерал Лебедь выступил предтечей полковника Владимира Путина. Оба они олицетворяли широкий неоконсервативный (формулировка социолога Леонтия Вызова) синтез — интеграцию левых, государственно-националистических и либеральных идей. Но Лебедь вышел на сцену российской политики в середине 90-х годов прошлого века, когда этот синтез только начал формироваться, а Путин — на рубеже веков, когда он уже оформился и приобрел доминирующий характер в российском обществе. Чтобы завершить этот сюжет, напомним, что в 1997-1998 гг. против Лебедя объединилась практически вся российская элита, а его значение как фактора отечественной политики постепенно уменьшалось342.