Джек Лондон - На циновке Макалоа

Но стоила ли игра свеч? Я изнывала от такой жизни. Если бы он хоть раз обнял меня по-настоящему! Если бы хоть раз пробыл со мною лишних пять минут, позабыв о своих делах и о своем долге перед хозяевами! Иногда я готова была завизжать, швырнуть ему в лицо горячую миску с ненавистной овсяной кашей или разбить вдре-безги мою швейную машинку и сплясать над нею, как пля-шут наши женщины,-- лишь бы он вспылил, вышел из терпения, озверел, показал себя человеком, а не каким-то серым, бездушным истуканом.

Вся скорбь сбежала с лица Беллы, и она искренне и весело рассмеялась своим воспоминаниям.

-- А он, когда на меня находило такое, с важным ви-дом оглядывал меня, с важным видом щупал мне пульс, смотрел язык и советовал принять касторки и пораньше лечь, обложившись горячими вьюшками,-- к утру, мол, все пройдет. Пораньше лечь! Мы и до девяти-то часов редко когда засиживались. Обычно мы ложились в во-семь,-- экономили керосин. У нас в Наала обедать не полагалось,-- а помнишь за каким огромным столом обе-дали в Килохана? Мы с Джорджем ужинали. Затем он подсаживался поближе к лампе и ровно час читал старые журналы, которые брал у кого-то, а я, сидя по другую сторону стола, штопала его носки и белье. Он всегда но-сил дешевые, жиденькие вещи. Когда он ложился спать, ложилась и я. Разве можно было позволить себе такое излишество -- пользоваться керосином в одиночку! И ло-жился он всегда одинаково: заведет часы, запишет в дневник погоду, потом снимет башмаки -обязательно сначала правый, потом левый -- и поставит их рядышком на полу, со своей стороны кровати.

Чистоплотнее его я не видела человека. Он каждый день менял белье. А стирала я. Чист он был просто до противности. Брился два раза в день. Тратил на себя больше воды, чем любой гаваец. А работал больше, чем любые два белых человека вместе взятых. И понимал, какие сокровища скрыты в водах Наала.

-- И он дал тебе богатство, но не дал счастья,-- сказала Марта.

Белла со вздохом кивнула головой.

-- В конце концов, что такое богатство, сестрица Марта? Вот я привезла с собой на пароходе новый "пирсарроу". Третий за два года. Но, боже мой, что значат все автомобили и все доходы в мире по сравнению с дру-гом -- с единственным другом, любовником, мужем, с ко-торым можно делить и труд, и горе, и радость, с един-ственным мужчиной...

Голос ее замер, и сестры, задумавшись, молчали, а по газону ковыляла к ним, опираясь на палку, древняя ста-руха, сморщенная и сгорбленная под тяжестью сотни про-житых лет. Глаза ее -- щелочки между ссохшихся век -были острые, как у мангусты. Она опустилась на землю у ног Беллы и забормотала беззубым ртом, запела по-га-вайски хвалу Белле и всем ее предкам, заодно импровизи-руя приветствие по случаю возвращения ее из плава-ния за большое море -- в Калифорнию. Не переставая петь, она ловкими старыми пальцами массировала обтянутые шелком чулок ноги Беллы, от щиколотки вверх, за колено.

Потом Марта тоже получила свою долю песен и мас-сажа, и обе сестры со слезами на глазах заговорили со старой служанкой на древнем языке и стали задавать ей извечные вопросы о ее здоровье, годах и праправнуках,-- ведь она массировала их еще в раннем детстве, в огром-ном доме Килохана, а ее мать и бабка из поколения в по-коление массировали их мать и их бабок. Побеседовав со старухой сколько полагалось, Марта поднялась и прово-дила ее до самого дома, где дала ей денег и велела кра-сивым и заносчивым горничным японкам позаботиться и столетней гавайянке, угостить ее "пои" -- кушаньем из корней водяной лилии, "йамака" -- сырой рыбой, толче-ными восковыми орехами "кукуи" и водорослями "лиму", которые нежны на вкус и легко разминаются беззубыми деснами. То были старые феодальные отношения: вер-ность простого человека господину, забота господина о простом человеке; и Марта, в которой было на три чет-верти белой крови англосаксов Новой Англии, не хуже чистокровных гавайцев помнила и соблюдала быстро ис-чезающие обычаи седой старины.

Она шла обратно к столику под большим деревом, и Белла со своего места словно обнимала ее всю любящим взглядом. Марта была пониже ее ростом, но лишь чуть-чуть пониже, и держалась не так величественно, но была она статная, красивая, настоящая дочь полинезийских вождей, с великолепной фигурой, не испорченной, а ско-рее смягченной временем, которую приятно обрисовы-вало свободное платье черного шелка с черным кружевом, стоившее дороже любого парижского туалета.

Глядя на сестер, возобновивших свою беседу, всякий подивился бы их сходству: тот же прямой четкий про-филь, широкие скулы, высокий чистый лоб, серебряная се-дина пышных волос, нежный рот, говорящий о десятиле-тиями вскормленной, уже привычной гордости, прелест-ные тонкие дуги бровей над прелестными длинными карими глазами. При взгляде на их руки, почти нетронутые временем, особенно поражали тонкие на концах пальцы, которые с младенчества массировали им старые гавайские служанки вроде той, что сидела сейчас в доме за угоще-нием из пои, йамака и лиму.

-- Так мы прожили год,-- возобновила свой рассказ Белла,-- и понимаешь, что-то стало налаживаться. Я на-чала привыкать к моему мужу. Так уж созданы женщины.

Я во всяком случае такая. Ведь он был хороший человек. И справедливый. В нем были все исконные пуританские добродетели. Я начала к нему привязываться, можно даже сказать -- почти полюбила его. И если бы дядя Джон не дал мне тогда лошадь, я знаю, что действи-тельно полюбила бы мужа и была бы с ним счастлива, хотя это, конечно, было бы скучноватое счастье.

Ты пойми, я ведь не знала других мужчин, не таких, как он, лучше его. Мне уже приятно было смотреть на него через стол, когда он читал в короткий перерыв между ужином и сном, приятно было услышать стук копыт его лошади, когда он вечером возвращался из своих беско-нечных поездок по ранчо. И от его скупых похвал у меня радостно замирало сердце,-- да, сестрица Марта, я узнала, что значит краснеть от его немногословной спра-ведливой похвалы за какую-нибудь хорошую работу или правильный поступок.

Вот так и шло бы все ладно до конца, если бы не при-шлось ему отправиться пароходом в Гонолулу. По делам, конечно. Он собирался пробыть в отлучке не меньше двух недель -- сперва уладить какие-то дела Гленов, а потом и свои собственные: купить еще земли в верховьях Наала. Ты ведь знаешь, он скупал дикие горные участки у самого водораздела, которые не имели никакой ценности,-- если не считать воды; они шли по пять-десять центов за акр. Мне хотелось поехать с ним в Гонолулу. Но он, как всегда помня об экономии, решил -- нет, лучше в Килохана. Мало того, что на мою поездку домой он мог не тратить ни цента, вдобавок представилась возможность сэконо-мить даже те жалкие гроши, которые я истратила бы на еду, если бы осталась одна в Наала, и купить на них еще несколько акров земли в горах. А в Килохана дядя Джон согласился дать мне лошадь.