Ирина Карацуба - Выбирая свою историю.Развилки на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Старообрядчество не было единым движением; с конца XVII в. оно стало распадаться на отдельные толки и согласия («федосеевщина», «поморское согласие» и др.). Старообрядче­ство делится на «поповщину» и «беспоповщину». Поповцы признают необходимость церковной иерархии и всех церков­ных таинств. Они в середине XIX в. создали свою церковную организацию (так называемую Белокриницкую иерархию) с центром в Буковине, тогда входившей в Австро-Венгерскую империю (позднее — в общине Рогожского кладбища в Москве).

Беспоповщина распространилась на Севере; ее приверженцы отрицали необходимость духовной иерархии и некоторых таинств. Наиболее радикальные ее толки («филиповщина», «нетовщина») проповедовали необходимость «самоуморениш и самосожжений. В XVIII в. власти ослабили преследования старообрядцев, установив для них повышенное налоговое об­ложение. По мере того как раскольничьи общины втягивались в рыночные отношения, в них росло предпринимательство; из среды раскольников выделялась купеческая верхушка (знамени­тые московские купеческие семейства Морозовых, Рябушинских, Кузнецовых, Расторгуевых). По данным Синода, в 1895 г. насчитывалось 13 миллионов старообрядцев, что составляло около 10% населения. В 1971 г. Поместный собор Русской православной церкви признал постановления Соборов 1656 г. и 1666—1667 гг. в части, касавшейся осуждения раскольников, недействительными, а сами старые обряды — равноспасительными и равночестными новым. Юбилейный Собор 1988 г. («Собор тысячелетия») выразил сожаление по поводу возник­шего триста лет назад разделения единой церкви. В наше время наиболее крупными организациями являются: у «поповцев» — Русская православная старообрядческая цер­ковь и Древлеправославная церковь во главе с митрополита­ми; у «беспоповцев» — Российский совет древлеправославной поморской церкви и Московские христиане древлеправославно-кафолического вероисповедания и благочестия старопо­морского федосеевского согласия.

Укрывшиеся в лесных скитах старообрядцы сохраняли свой уклад жизни, мировоззрение, старые иконы, книги «дониконовой печати» и рукописи. Уже 30 лет ученые Москвы, Петер­бурга, Новосибирска отправляются в экспедиции в районы старообрядческих поселений (с. Ветка на границе Украины и Белоруссии, Верхнекамье) за древними рукописями, записыва­ют духовные стихи и песнопения; создается даже телевизи­онный архив, с помощью которого запечатлены церемонии и обряды прошлого, технологии традиционных ремесел.

Большинство старообрядцев верило, что с началом исправления книг наступило царство Антихриста. Эта вера, а также жестокие гонения со стороны государства привели наиболее радикальных «расколоучителей» к выводу, что самоубийство за веру есть подвиг, равный мученичеству. В 1687—1693 гг. на Севере бывший дьякон Соловец­кого монастыря Игнатий и его товарищи организовали массовые са­мосожжения, в которых погибло около пяти тысяч человек. «Дерзай­те всенадежным упованием, таки размахав — да и в пламя! Накось диавол, мое тело, до души моей дела тебе нет», — одобрял протопоп Аввакум своих последователей. Случаи самосожжения, самоутопле­ния, самопогребения имели место даже в XIX в. Но не все могли пос­ледовать таким радикальным призывам. Десятки тысяч людей пред­почитали уйти от гонителей-«никониан»: одни отправлялись в преде­лы Речи Посполитой; другие — к берегам Белого моря, третьи — в леса за Волгу и дальше в Сибирь, где и сейчас еще существуют общины ста­рообрядцев.

« .. .И пришли они, подьячие с теми выборными людьми, в черные дикие леса к тому острогу, и, не подпуская их к ост­рогу, начали воровские люди с того острога со стен по них стрелять ис пищалей. И подьячие с посыльными людьми учи­нили на тот острог окрик болшой и убили у них, воров, на степе острожной из лука чернеца (т. е. монаха). Да с того ж острога со стены сорвали они человека, Стенькою зовут, Климова. Да ис того ж воров-ского острога нашли... их во­ровское непристойное письмо. А по словам того вора Стень­ки, в том остроге воры, церковные противники. И они, во­ры, видя над собою промысел и многой окрик и стрельбу, в том остроге заперлись и хоромы зажгли сами, и от того запаления згорели они все без остатка. А отнять их вскоре от огня было невозможно потому, что у острога ворота, и у них двери укреплены многими запорами. А острог был зделан в толстом лесу, от земли мерою трех сажен мерных, и по­деланы были частые бойницы... И подьячие, войдя в тот острог, дождались того, как пожар истух, осмотрели в том пожаре многие погорелые тела, по смете тел двести с тритцать. И тот острог они, посланные люди, разорили до основания и пожгли», — так описывал самосожжение старообрядцев в Важском уезде в ноябре 1685 г. архиепископ Холмогорский Афанасий (цит. по: Шашков А. Т. Неизве стная «гарь» 1685 года в верховьях Кокшенъги // Проблемы истории, русской книжности, культуры и общественного сознания. Новосибирск, 2000. С. ПО).

Итак, церковные реформы царя Алексея Михайловича и патри­арха Никона прошли по, увы, традиционной русской схеме — «хоте­ли как лучше, а получилось как всегда». Точнее, получилось небыва­ло хуже, и всю историю Русской православной церкви до собора 1917—1918 гг. правильнее было бы делить не на досинодальный и синодальный периоды, а на эпохи до и после книжной справы и рас­кола. В конфликте никониан и старообрядцев у каждой из сторон была своя правда. Никон и его сторонники совершенно справедливо пытались преодолеть замкнутость и отсталость русской церкви и восстановить авторитет ее главы, но действовали крайним насилием и сорвались в теократическую утопию. Аввакум и староверы муже­ственно противостояли зачастую неграмотному диктату и утвержда­ли евангельские истины ценой собственной жизни, но замкнулись в невероятном традиционализме, гордыне, антиинтеллектуализме («не высокомудрствуй, но бойся!» — писал Аввакум, сам ничего не боявшийся).

Официальными же делателями церковного дела остались те, кого можно причислить к третьей стороне... Эти пастыри и эта паства — не ушедшие в раскол и формально принявшие «никонианство» — чаще всего действовали по принципу, сформулированному на соборе 1666—1667 гг. чудовским архимандритом Иоакимом, впоследствии патриархом московским: «Я не знаю ни старой веры, ни новой, но что велят начальницы, то я готов творить и слушать их во всем». «Хороши законоучители, — язвительно писал Аввакум, — что им велят, то и тво­рят. Только у них и вытвержено: "а се, государь, бо се государь, доб­ро, государь"».

По верному замечанию американского историка Джеймса Биллингтона, «конфликт Никона и Аввакума был вовсе не богословским спором, но смертельной схваткой между двумя мощными первопро­ходцами в мире единой истины. Только после того, как они уничтожи­ли друг друга, Россия стала безопасным местом для... доктрины слу­жения государству». Именно конец русской «симфонии» в разрыве Никона с царем и расколе делает неизбежным превращение церкви при Петре I в часть бюрократического аппарата.