Ирина Карацуба - Выбирая свою историю.Развилки на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Подробнее на эту тему:

Выскочков В.Л. Император Николай I: человек и государь. СПб., 2003. Корнилов А.А. Курс истории России XIX века. М., 1993.

Эпоха Николая I в воспоминаниях и свидетельствах его современников. М., 2001.

Янов А.Л. Россия против России. Очерки истории русского национализма 1825-1921. Новосибирск, 1999.

67 — Отступничество русского Галилеянина

10 октября 1860 г. собравшиеся в здании кадетского корпуса на Ва­сильевском острове (бывший дворец А.Д. Меншикова) на очередное заседание члены Редакционных комиссий, заканчивавших подготов­ку окончательного проекта крестьянской реформы, нашли двери сво­ей залы закрытыми. Комиссии были упразднены и дела их переданы Главному комитету по крестьянскому делу. Подготовку великой ре­формы передали из рук приглашенных правительством экспертов, «сведущих людей» из общества — «свободного совещательного элемен­та», по точному выражению одного из лидеров комиссий, высокопос­тавленным бюрократам. Первые были в основном либералами, стре­мившимися освободить крестьян на вполне приемлемых для них усло­виях, вторые — крепостниками и консерваторами, стоявшими на страже выгод помещиков.

Образованное русское общество в очередной раз было отстранено от участия в перемене судьбы своей собственной страны, что не могло не усилить и без того немалое его отчуждение от власти, трагически сказавшееся в финале царствования Александра П.

Справедливости ради надо заметить, что свой вклад в такой пово­рот событий внесли и сами либералы, убежденные, что в России госу­дарству как движителю прогресса альтернативы нет, а дворянство только осложняет дело борьбой за свои корыстные интересы.

Но и власть поступила недальновидно. Отказываясь от сотрудни­чества с либералами разных мастей, она усиливала революционный и консервативный лагери, влияние которых на судьбы страны могло быть (а в итоге и стало: первого — до 1881 г., второго — после) весь­ма опасным.

В феврале 1858 г., в третью годовщину правления царя-реформа­тора, неугомонный критик самодержавия, политический эмигрант Александр Герцен напечатал в «Колоколе» статью, где приветствовал Александра II словами: «Ты победил, Галилеянин!» Таковы были, ес­ли верить благочестивой христианской легенде, предсмертные слова римского императора Юлиана. Император получил прозвище «отс­тупника», ибо всю жизнь свою боролся с христианством (считал его провинциальной «галилейской» ересью) и восстановил язычество в качестве официальной религии империи. Восклицание стало крыла­той фразой, выражающей сознание смирения перед истиной, призна­ние себя побежденным.

«Имя Александра II, — объяснялся в любви к императору Герцен, — отныне принадлежит истории... Начало освобождения крестьян сдела­но им, грядущие поколения этого не забудут! Но из этого не следует, чтоб он мог безнаказанно остановиться». Александр остановился.

Реформа и революция

Классики отечественной исторической науки С.М. Соловьев и В.О. Ключевский, описывая основные факторы российского истори­ческого процесса, в качестве одного из важнейших выделяли «ход внешних событий». Действительно, изучая родную историю, трудно отделаться от мысли, что основные импульсы для своего развития мы получали и продолжаем получать извне. Достаточно вспомнить роль норманнов в процессе складывания древнерусского государства и ор­дынцев — в образовании московского государства, значение войны за балтийское побережье как движущей силы петровских реформ и так далее — вплоть до Горбачева и перестройки, вызванной в основном проигранной «холодной войной». Как будто бы в огромном организме российской государственности отсутствует ген саморазвития, подме­няемого постоянными «революциями сверху».

Реформы Александра II не были исключением из этого правила. Необходимость преобразований понимали и его отец, и дядя, но на коренные перемены решился именно сын (и племянник), известие о рождении которого, кстати, Александр I получил после произнесения на открытии первого польского сейма в 1818 г. своей знаменитой «варшавской речи», обещавшей конституцию для России.

Решился только после страшной внешнеполитической катастро­фы Крымской войны (1853—1856), показавшей вполне реальную уг­розу потери Россией статуса великой европейской державы. Именно военное поражение и стало главной причиной взятого правитель­ством курса на реформы. Как писал В.О. Ключевский, «хмурясь и робея, пережевывая одни и те же планы, из царствования в царствова­ние отсрочивая вопрос малодушными попытками улучшения, не оп­равдывавшими громкого титула власти, довели дело к половине XIX века до того, что его разрешение стало требованием стихийной необ­ходимости, особенно когда Севастополь ударил по застоявшимся умам».

Впервые после нарвской «конфузии» 1700 г. Россия потерпела столь унизительное поражение. Она сдала противнику героически обо­ронявшийся Севастополь, потеряла часть Бессарабии, военно-морские базы и военный флот на Черном море. Война обнажила колоссальное отставание страны, многочисленные пороки и упущения в военной и прочих сферах жизни огромной крепостной империи. Как вскоре пос­ле восшествия на трон писал сам Александр, «первое дело — нужно ос­вободить крестьян, потому что здесь узел всех зол».

В настроении русского общества за годы войны тоже произошли разительные перемены. Оно как бы приходило в себя, распрямлялось после «чугунного катка» предшествовавшего царствования. Характе­рен разговор двух великих русских историков — С.М. Соловьева и Т.Н. Грановского, встретившихся на панихиде по Николаю I в уни­верситетской церкви св. Татьяны. В своих записках Соловьев вспоми­нает: «Первое мое слово ему было: "Умер!" Он отвечал: "Нет ничего удивительного, что он умер; удивительно то, как мы с вами живы"». Живые заговорили, и приговор их был неутешителен. Даже такой апологет николаевского режима, как профессор Московского универ­ситета историк Михаил Погодин (один из столпов «официальной на­родности»), в 1856 г. в своих знаменитых «Историко-политических письмах» писал: «прежняя система отжила свой век». Самообольще­ние насчет благодетельной особливости русского пути было развеяно. Даже Погодин вынужден был признать, что «нельзя жить в Европе и не участвовать в общем ее движении».

На втором месте среди причин Великих реформ, бесспорно, нахо­дится та, которую историки несколько поэтически окрестили как «призрак пугачевщины», т. е. страх перед грядущим (в случае отказа от реформ) кровавым крестьянским восстанием. В марксистской ли­тературе в духе теории классовой борьбы было принято трактовать канун реформ как «революционную ситуацию», только по причине отсутствия «субъективного» фактора — партии, способной повести массы за собой, — не завершившуюся революцией. Массовое крестьянское движение будто бы вырвало у колеблющегося самодержавия реформы. Уже в советское время наиболее трезвые (и смелые) исто­рики, например, П.А. Зайончковский, сомневались в том, что незна­чительный рост крестьянских волнений накануне отмены крепостно­го права имел решающее значение. В скобках заметим, что внушительные цифры выступлений получались только в результате жульнического приплюсовывания к собственно социальным столкно­вениям эксцессов, связанных с «трезвенническим движением», когда крестьяне, озверевшие от злоупотреблений винных откупщиков, без­божно вздувавших цены на водку, громили кабаки. Позднейшие ис­следования подтвердили правоту скептиков. Действительно, угроза крестьянской войны была скорее потенциальной, чем реальной. Тот же Погодин предупреждал, что «Мирабо для нас не страшен, но для нас страшен Емелька Пугачев, ...на сторону к Маццини не перешат­нется никто, а Стенька Разин — лишь кликни клич». Один из главных деятелей Великих реформ Николай Милютин в своей записке Алекса­ндру II писал, что дальнейшее сохранение крепостного права и откла­дывание реформ в перспективе (лет через 10—15) могут привести к поголовному восстанию крестьян.