Ирина Карацуба - Выбирая свою историю.Развилки на пути России: от Рюриковичей до олигархов

В итоге правительство, опасаясь противодействия как левых, так и правых, приняло чисто российское «соломоново решение» — запре­тить обсуждать крестьянский вопрос в уездных и губернских дворян­ских собраниях. Унковский, подводя итоги работы Редакционных ко­миссий, их главной ошибкой назвал стремление «ослабить плантатор­скую партию» путем «устранения гласного обсуждения вопроса» в комитетах, чем комиссии, по его мнению, ослабили самих себя и во­обще сторонников реформ. Трудно не согласиться с этим выводом, но это, видимо, неустранимый изъян самодержавно-бюрократического реформаторства.

Подготовленные комиссиями положения крестьянской реформы в октябре 1860 г. поступили в Главный комитет, а затем и Государ­ственный совет, где подверглись правке консерваторов. Размеры зе­мельных наделов освобождаемых крестьян были существенно уреза­ны, повинности повышены, выросли и выкупные платежи. По выра­жению царя — «все, что можно было сделать для ограждения выгод помещиков, было сделано».

Наконец, 19 февраля 1861 г., в шестую годовщину восшествия на трон, Александр II подписал Манифест и Положения о крестьянской реформе. Показательно, что накануне к Зимнему дворцу были стяну­ты войска, ночевал император не в своей спальне, а у заднего подъез­да дворца приказано было держать наготове двух резвых лошадей — «Баязета серого и Адраса бурого» — на случай необходимости спасения государя. Но и подписанный Манифест держали в секрете еще две не­дели, дожидаясь протрезвения народа после окончания масленицы, и огласили только в Прощеное воскресенье 5 марта 1861 г., последний день перед великим постом.

Вот как вспоминал об этом будущий революционер и анархист, а тогда паж второго класса Пажеского корпуса князь Петр Кропоткин: «Я лежал еще в постели, когда мой денщик Иванов вбежал с чайным подносом в руках и воскликнул: — Князь, воля! Манифест вывешен в Гостином дворе... — Ты сам видел манифест? — Да. Народ стоит кру­гом. Один читает, а все слушают. Воля!

Через две мшгуты я уже оделся и был на улице. — Кропоткин, во­ля! — крикнул входивший в корпус товарищ. — Вот манифест. Мой дядя узнал вчера, что его будут читать за ранней обедней в Исаакиевском со­боре. Народа было немного, одни мужики. После обедни прочитали и раздали манифест. Когда я выходил из собора, много мужиков стояло на паперти. Двое из них, в дверях, так смешно мне сказали: "Что, барин? Теперь фиють!" Товарищ мимикой передал, как мужики указали ему дорогу. Годы томительного ожидания сказались в этом жесте выпрова­живания барина. Я читал и перечитывал манифест. Он был составлен престарелым московским митрополитом Филаретом напыщенным язы­ком. Церковнославянские обороты только затемняли смысл.

Но то была воля, без всякого сомнения, хотя и не немедленная. Крестьяне оставались крепостными еще два года, до 19 февраля 1863 года; тем не менее было ясно одно: крепостное право было уничтоже­но, и крестьяне получают надел. Им придется выкупать его, но пятно рабства смыто. Рабов больше нет. Реакции не удалось одержать верх».

Выработанные в бюрократических муках и яростной борьбе «от­купного торга» (по словам Петра Валуева) условия отмены крепостно­го права были крайне сложными. Суммировать их можно в четырех главных пунктах: личное освобождение, наделение землей, выкупная операция, крестьянское самоуправление. Крестьяне получили долго­жданную личную свободу и ряд гражданских прав (заключать сделки, открывать торговые и промышленные заведения, свободно вступать в брак, переходить в другие сословия и т. д.). Но полноправным сосло­вием они не стали: оставались рекрутские наборы, подушная подать, телесные наказания. Кроме того, на период «временнообязанного сос­тояния» (т. е. до перехода на выкуп) за помещиком сохранялось пра­во вотчинной полиции. Он мог требовать смены сельских должност­ных лиц, удаления из общины неугодных крестьян, вмешиваться в ре­шения сельских и волостных сходов.

Выйдя из-под власти помещика, крестьянин оказывался в зависи­мости от «мира», т. е. общины, которая оставалась собственником надельных земель. Крестьяне не могли отказаться от надела. Для каждой губернии были установлены его высшая и низшая нормы. После грубой корректировки предложений Редакционных комиссий в Главном комитете они были понижены, и в целом по России крестья­нство потеряло около 20% той земли, которой пользовалось до рефор­мы. Общине все равно приходилось арендовать землю у помещика, расплачиваясь обработкой уже его земель. Эта так называемая «отра­боточная» система ставила освобожденных крестьян в жесткую эко­номическую зависимость от своих вчерашних хозяев.

Средний размер крестьянских наделов составил всего 3,4 десяти­ны на душу. По подсчетам земских статистиков, для того чтобы про­кормить семью, в черноземной полосе требовалось 5—6 десятин, а в нечерноземной — около 8 (и это без учета уплаты податей). Самые большие наделы получили крестьяне северных и степных губерний, самые незначительные — черноземных губерний. Крестьянское мало­земелье и связанные с ним нищета, недоимки стали бичом русской по­реформенной деревни.

Для того чтобы стать собственниками земли, крестьяне должны были заплатить выкуп — не только за урезанный надел, но и за потерю помещиком крепостного труда. Выкупная сумма определялась путем так называемой «капитализации оброка»: ежегодно уплачива­емый крестьянином оброк приравнивался к годовому доходу в раз­мере 6% с капитала. Вычисление этого капитала и означало опреде­ление выкупной суммы. В центральных губерниях за высший надел платили 8—12 рублей оброка в год — следовательно, выкуп должен был составить 133—200 рублей с души (а в крестьянском дворе мог­ло быть и 5, и 7 душ мужского пола). У крестьян, разумеется, не бы­ло денег, чтобы внести всю сумму сразу. Поэтому они выплачивали около 20% от нее (или отрабатывали эту сумму на помещичьей зем­ле), а остальные 80% помещикам выплачивало государство. Делало оно это не деньгами, а государственными ценными бумагами, доход­ность которых была значительно ниже утраченного оброка. Выпла­ченные помещикам средства с прибавкой 6% годовых государство затем взыскивало с крестьян в форме выкупных платежей в течение 49 лет. По подсчетам современных исследователей крестьяне к 1905 г. заплатили почти в два раза больше рыночной стоимости по­лученной земли.

В результате от выкупной операции пострадало и дворянство, и крестьянство, что хорошо выразили знаменитые некрасовские слова: «Распалась цепь великая / распалась, расскочилася, / одним концом по барину, / другим — по мужику». Обновленным из кризиса вышло только государство, правда, ненадолго.

Власть помещика в деревне заменялась «общественным управле­нием» по образцу крестьянского самоуправления в государственной деревне, созданного в ходе реформы П.Д. Киселева 1837—1841 гг. Крестьянская община составляла сельское общество (мир), которое распоряжалось полученной землей и несло за нее повинности перед помещиком, а также уплачивало подати государству. Домохозяева (главы семей) мира собирались на сход, избиравший сельского ста­росту, сборщика податей, представителей на волостной сход. Нес­колько сельских обществ образовывали волость (от 300 до 2000 душ) • В свою очередь, волостной сход избирал волостного старшину, воло­стное правление и волостной суд. Последний разбирал тяжбы между крестьянами на сумму до ста рублей и наказывал за незначительные проступки денежными штрафами, общественными работами или роз­гами (на усмотрение провинившихся, которые чаще всего выбирали последнее). Без согласия сельского схода и волостного правления крестьянин не мог ни получить паспорт, чтобы уйти на заработки, ни выйти из общины, отказавшись от надела.