Анатолий Манаков - Тринадцатый знак

Версия четвертая

ЗАПОВЕДНОСТЬ ИСТИНЫ ВСЕЙ

Я хотел бы найти выражение для двуединства, хотел бы написать главы и периоды, где постоянно ощущались бы мелодия и контрмелодия, где многообразию постоянно сопутствовало бы единство, шутке - серьезность. Потому что исключительно в том и состоит для меня жизнь - в раскачивании между двумя полюсами, в непрерывном движении туда и сюда между двумя основами мироздания.

Герман Гессе

Из того, что мне довелось узнать и запомнить в Америке, не могу обойти стороной еще один "мыслеобраз", без которого мое экспозе аналитического детектива выглядело бы несколько сиротливо. Речь пойдет об очень близких мне сегодня представителях породы людей, кому приходится зарабатывать на жизнь литературным трудом. Они запираются у себя в доме и стучат по клавишам компьютера или пишущей машинки, пытаясь уложить многомерный мир в строчки одноразмерного текста, размышляют о всякой всячине, стараются разгадать ребусы бытия земного. И, наверное, лучше и честнее их самих никто о себе не скажет. Слово одному из них.

Даже годы моих дьявольских усилий не гарантируют появления талантливого произведения, но сам процесс придумывания слов поддерживает во мне искру жизни, стимулирует поиск нового. Писательское творчество для меня магия: оно позволяет мне думать о вечном, приносит удовлетворение, какое христиане находят в исповеди. Сочинительство стало моей главной потребностью, необходимой для душевного равновесия с окружающим миром, и я не очень надеюсь, что его плоды кому-то понравятся, просто не могу не излагать на бумаге свои "показания" перед тем, как выносить "приговор" действительности.

Эту профессию выбирают по разным соображениям: из потребности выразить себя, избавиться от навязчивых идей или тяжелых переживаний, выполнить социальный заказ. Шопенгауэр говорил о двух типах писателей: один пишет из убеждения, другой - ради денег. Фолкнер считал, что за писательство человек берется под влиянием открытой им истины, которой надо обязательно по- делиться, чтобы она и других в равной степени взволновала. Есть, мне кажется, и такие, кто пишет из ненависти к людям, из мести, мало чем рискуя при этом.

Я пишу не только из тщеславия, но и из-за стремления познать себя лучше, остановить время, мгновение, дабы люди узнали больше того, что смогли узнать. Вероятно, обо всем этом уже когда-то кто-то говорил или написал, но ведь сие могло быть забыто, а потому нужно напомнить снова. В моих книгах я создаю новую, другую жизнь, где в состоянии дать себе все, чем обделен в жизни собственной. Читателю, правда, это все равно, из каких побуждений я исхожу, делая подобное: он оценивает только результат. И он абсолютно прав.

Андре Жид справедливо видел в литературе, кроме текста, и то, чего в нем нет - его недосказанность, а потому возможность различных толкований; самым же важным в любом произведении признавал не банальность текста, его свежесть, естественность. И с этим нельзя не соглашаться.

В прошлом я был газетчиком, часто выезжал за границу, готовил репортажи, в том числе военные, писал очерки об увиденном в других странах. Однако в работе журналиста появляется со временем неудовлетворенность: сказывается привычка жить сегодня новым, а завтра, на следующий день, это уже выпадает из памяти. Где-то к сорока годам журналист достигает своих профессиональных высот. Дабы преодолеть разочарование, многие берутся за написание более фундаментальных вещей.

Опыт работы в газете не повредил еще ни одному молодому писателю, если он вовремя ее оставил. Через крушение журналистских надежд прошел и Хемингуэй. Стиль его произведений привлекает краткостью, приземленностью, и все это - плод его репортерской практики, которая позволила выработать свои правила первых емких абзацев, лаконичность языка без всяких экстравагантных метафор. Он тоже считал, что журналистика, особенно когда достигаешь в ней определенного мастерства, может начать разрушение в человеке его творческого потенциала.

С удовольствием и сейчас я прибегаю к разного рода журналистским жанрам, таким, как автобиография, репортаж, мемуары, дневники, письма, беседа-интервью, очерк. Синтез этих жанров в романе-свидетельстве - своего рода полярность магическому реализму Маркеса, который тоже проработал несколько лет газетчиком. В любом случае литература рождается не из устоявшихся формул, а из продиктованной временем необходимости, которая побуждает автора рассказывать о пережитом в характерном для него стиле...

Благодарение судьбе у меня в кабинете стоит камин. Охваченное пламенем дерево чудесно действует на воображение, будит мысль. В этом, видимо, и заключается тайна похищенного у богов огня. Древние арийцы почитали его разумной стихией, которая исправляет ошибки, создает гармонию жизни.

Я вообще склонен к фетишизму, благоговею перед амулетами. Мой кабинет заполнен ими, магической силой их цвета, числа, звука, образа. Идеальная же обстановка для меня - это тишина, уединение. Скажем, так: еще и не слишком дорогостоящие удовольствия. Остальное ни к чему, кроме бумаги, табака, еды и немного виски.

У меня своя творческая "кухня". Пишу сначала на листе бумаги золотым пером авторучки "Монблан" и, когда довожу оригинал до кондиции, сажусь за компьютер. Редактирую текст и на вышедшем из принтера листе делаю последние исправления. Если вижу, сего-дня ничего не получается, иду спать или гулять. И утром снова за работу. Просыпаюсь в семь, пишу дневную норму, вечером редактирую, зачитываю текст вслух. Создание книги напоминает строительство дома: чем выше он поднимается, тем уютнее чувствуешь в нем себя.

Человек за письменным столом... Иногда, отчаявшись, он перебирает в памяти все известные ему слова в поисках одного-единственного, нужного. Бывает, за неделю из-под пера появится всего две страницы, и это стоит дьявольских усилий, головной боли, расстройства желудка, бессонницы. Больше всего боишься за- тертых фраз-клише, готовых на все случаи жизни тривиальных мыслей, банальности изложения. С персонажами книг у него нет желания разыгрывать законченных сценариев и устанавливать какие-то "правила игры". Пусть все идет без принуждения. Не признает он и гениев "всех времен и народов", никаких вершин пирамид, знает, что любой может открыть в себе способности к творчеству, стать мастером своего дела. Другой его удел быть свидетелем трагического парадокса бытия: упиваясь сознанием собственного величия (да, бывает и такое!), чувствовать полную беспомощность изменить природу человеческую.

Есть вещи, которые принадлежат иному порядку, иной реальности, их невозможно свести к тому, что они формально представляют собой. К явлениям подобного рода относится и литературное творчество.