Виталий Тренев - Рассказы

— Смотри ты, какую фортецию соорудили! — восхищенно сказал Гвоздев, а гребцы от удивления сбились с такта. — Нажимай веселей, ребята! нетерпеливо добавил лейтенант и с тревожным недоумением приставил к глазу зрительную трубу.

— Да куда же девались люди? — пробормотал он.

В трубу Гвоздев заметил, что за бруствером кто-то, несомненно, есть, он мог различить то шапку, то руку с фитилем. Судя по всему, люди притаились за бруствером у заряженных пушек.

Высадившись на берег, Гвоздев, Бахметев и человек пятнадцать матросов направились вверх по зеленому склону к "редуту".

Звонкий собачий лай приветствовал их приближение. По зеленому валу, перепрыгивая через амбразуры, носилась небольшая черная собачонка, яростно лаявшая на приближающихся людей. Но за бруствером по-прежнему не было никакого движения. Гвоздеву стало не по себе.

"Черт его знает, что там такое? — подумал он. — Вот как шарахнут по нас картечью — и царствие нам небесное…"

Но тут в амбразуре, над дулом пушки, появился человек и прокричал в рупор:

— Стань все на месте, а то картечью! Что за люди и зачем к нам идете?

Гвоздев узнал Ермакова, но на всякий случай приказал своим остановиться.

— Иваныч, здравствуй! — крикнул он. — Хорошо же ты встречаешь своего командира, нечего сказать!

Ермаков некоторое время молчал оторопело.

— Батюшка, Аникита Тимофеевич! Вы ли это, сударь? — закричал он, бросая рупор в сторону.

— Я, как видишь, — отвечал Гвоздев. — Может, ради старого знакомства не станешь в меня палить?

Все семь моряков показались над бруствером и на разные лады приветствовали Гвоздева. Ермаков провалился за вал, мостик опустился, бывший рулевой перебежал ров и кинулся навстречу Гвоздеву. Однако мостик тотчас поднялся, и все шесть остальных матросов не покинули своих боевых постов: видимо, Ермакова не оставляла подозрительность. Черная собачка, бегавшая до того по брустверу, не отставала от Ермакова, следуя за ним по пятам.

Гвоздев и все остальные бегом бросились навстречу Ермакову. Ему не удалось рапортовать Гвоздеву, как князю несколько лет назад. Матросы обступили его со всех сторон, а лейтенант крепко обнял Ермакова.

— Сударь… сударь… — проговорил до слез растроганный бывший рулевой и наклонился, стараясь поймать и поцеловать руку своего командира.

Черная собачка, видимо опасаясь за Ермакова, негодующе лаяла на Гвоздева и его спутников.

— Что же вы, идолы, чертовы дети, по своим хотели стрелять? — сердито спросил у Ермакова загребной. — С жиру, что ли, побесились? Вот всыплет вам сегодня наш боцман горячих на баке, сразу мозги станут на свое место.

— Ну, по разговору окончательно видать: свои, — улыбаясь, сказал Ермаков, по лицу которого все еще текли слезы.

— Да уж, само собой, не турки, — не унимался загребной. — Пошла ты прочь, клятая! — крикнул он на черную собачонку, норовившую куснуть его за ноги.

— Помолчи-ка, братец! — строго сказал ему Гвоздев. — А все же, Иваныч, в честь чего хотел ты нас угостить картечью?

— Ох, сударь, — отвечал Ермаков, — мы уж раз своим рассейским доверились, да обожглись… И второй раз нас хотели врасплох ночью взять, той же осенью. Вот, сударь, — он показал Гвоздеву изувеченную кисть правой руки со скрюченными пальцами и добавил: — Я-то легко отделался, а Петрову глаз пулей напрочь выворотили. Не знаю, как жив остался. Ежели бы не Жучка, — кивнул он на собаку, — всем бы нам не быть живыми. И ты на нее, почтенный, не махай, — строго сказал загребному Ермаков. — Она, брат, свое дело сполняет.

— Ну-ну, — удивился Гвоздев, — видно, вы тут, ребята, не как у родной мамки жили. Занятные у вас дела…

Окончательно убедившись, что на этот раз его окружают действительно свои и никакой измены нет, Ермаков крикнул на "редут", чтобы опустили мостик. Через минуту "островитяне" и вновь прибывшие моряки обнимались, хлопали друг друга по спинам и угощались табачком из дружелюбно раскрытых кисетов. Даже сердитый загребной сменил гнев на милость.

Как только миновал первый восторг встречи с земляками, "островитяне" столпились около своего бывшего мичмана. Один лишь Петров держался в сторонке, стыдясь показаться с повязкою, прикрывающей выбитый глаз.

Лейтенант объяснил, что он много лет прослужил на юге и, только вернувшись на Балтику, узнал, что матросы все еще на острове. Он расспрашивал "островитян" и шутил с ними, радуясь, что встретился с близкими и дорогими ему людьми.

Подозвав угрюмого Петрова, Гвоздев сказал, что нечего ему прятаться и стыдиться раны, полученной в бою за отечество.

— А как твое мастерство, Петров? — спросил он повеселевшего марсового. — Я ведь помню, какую ты преискусную резьбу делал для покойной нашей бригантины.

Этот вопрос снова смутил Петрова, и за него ответил Маметкул:

— Он с одним глазом ничего, не хуже делает свое дело. Вот смотри, пожалуйста. Раздайсь, братцы! — и татарин отодвинул в сторону сутуловатого, постаревшего Нефедова, чтобы Гвоздев мог посмотреть на изукрашенное их жилище.

Лейтенант, еще не успевший толком осмотреться, тем не менее уже заметил порядок и разумное устройство "редута". Сейчас Гвоздев оглядел все более подробно.

"Редут" устроен был так: на склоне перед площадкой, где находился склад, выкопан был ров. Земля, вынутая из него, образовала вал, верхняя плоскость которого сходилась с уровнем площадки, образуя небольшую эспланаду. Над откосом вала был устроен из хворостяных туров, наполненных землею, бруствер с тремя пушечными амбразурами. Грунт на эспланаде был плотно убит щебнем и посыпан песком.

Построенный еще при Гвоздеве обширный двускатный навес, где хранились фрегатские пушки и все остальное имущество, был превращен в закрытое здание с мазанковыми стенами. "Кубрик", жилище караула, находился в центре этой постройки. Фасад "кубрика" с фронтоном, выступающим из ската кровли склада, выдавался вперед из мазанковых стен. На этот фасад и обращал внимание Гвоздева Маметкул. Наличники окон и дверей, карнизы и тимпан фронтона — все это было изукрашено причудливою деревянною резьбою, необыкновенно богатой и разнообразной. Это сочное пятно на фоне гладкой плоскости белой мазанковой стены создавало необычайное впечатление.

Все, даже загребной, скептически относящийся ко всему на свете, молча любовались этим замечательным произведением искусства.

— Да, — сказал наконец Гвоздев, — мастер ты, Петров. Большой мастер. И не марсовым бы тебе быть.

— Я, сударь, ни от какого дела не бегаю, — сумрачно сказал Петров. — А это баловство. У нас под Нижним многие так-то балуются. — И Петров отошел к сторонке.

Матросы, ничего за эти годы не знавшие о родине, хотели услышать от Гвоздева, как там сейчас, нет ли войны, стоят ли на месте Кронштадт и Петербург и почему столько лет про них никто не вспомнил. Гвоздев, как умел, разъяснил им последнее обстоятельство и прекратил беседу: как ни хотелось ему послушать о жизни и приключениях своих матросов, прежде всего следовало озаботиться скорейшей погрузкой имущества на гукор.