А Кабацков - «Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг.

Пик арестов служащих падает на октябрь 1937 г. В течение месяца шло оформление дел, поэтому на ноябрь приходится самое большое количество осуждений. Самыми распространенными обвинениями были шпионаж и антисоветская агитация. Приговаривали чаще всего к расстрелу. И признания, хоть и были желательны, но почти не влияли на исход дела. Ведение следствия было последовательным, но не всегда добросовестным.

Можно вывести типологию дел на служащих, которая, скорее всего, совпадает с типологией дел по другим социальным категориям:

1) Дела, объединяющие группу подследственных. Они могут быть многотомными. Показания пишутся следователями и изобличают других арестованных по этому и другим делам. Признание обязательно только для главных фигурантов. На приговор это не влияет. Несмотря на форсирование скорости выведения дел на тройку. Даже в декабрьских делах имеются доносы и сводки сексотов. Пример: В деле о контрреволюционной диверсионной вредительской организации в системе Пермского городского коммунального хозяйства имеются выписки из нескольких статей областной газеты «Звезда» о враче Семеновой, в начале дела — 2 доноса на комплектовщика фабрики Пермодежда Каменева от 13.05.37 и 2.06.37 (писали рабочие в горотдел НКВД), а также рукописные сводки агента «Ударник» от 28.10.37 г. о зав. коммунальным отделом Кагановического райсовета Колчине, что он «за свою „работу“ берет маслом. Мясокомбинат продавал Колчину мясо только по 2 р. 50 коп. килограмм. […] содействовал какой-то семье приобрести дом, у этих граждан живет в Сочи дочь… должна его бесплатно содержать…» [459]. Арестовали всех десятерых в один день 18.12.37. В деле есть связь с ранее арестованным Пелевиным — начальником пермского Горкомхоза и зам директора Мединститута. Приговор тройки — ВМН — вынесен 30 декабря 1937 г.

1) Дела с показаниями свидетелей, меморандумами агентов или доносами. Эти дела обычно открывались на одного человека и редко связывали его с какой-либо организацией. Не арестованные свидетели рассказывали об антисоветских высказываниях подследственных. Эти показания в период массовой операции брали в один день, сразу после ареста, свидетелей редко было больше трех. Например, дело Пыстогова Николая Алексеевича. Ф. 641/1. Д. 13393. Учитель Кудымкарского педагогического училища. В деле 3 допроса свидетелей — все от 17 сентября 37 г. Этим же числом датируются арест и обыск. Тогда же допросили самого подследственного — в 2 вопроса, он вину не признал. А 18 сентября — обвинительное заключение: «за систематическую контрреволюционную пропаганду, антисоветские анекдоты и „газеты врут и восхваляют жизнь в СССР…“» ( Л. 21), 13.10.37, тройка приговорила его к 10 годам заключения.

1) Дела с показаниями других обвиняемых. В деле только те материалы, которые перечислены в Оперативном приказе № 00447 в разделе «Порядок ведения следствия», п. 2, и изобличающие показания. Признание обвиняемого роли не играет. Например, кассир-инкассатор Пермского дегазационного отдела Осоавиахима была арестована 17.12.37, не призналась в участии в шпионской организации. Все, кто дал на нее показания, были передопрошены, якобы ранее скрыли Базилевич от следствия. 15.01.38, тройка приговорила ее к ВМН [460].

Вовлечение служащих в массовую операцию является надежнейшим свидетельством того, что для оперативников местного звена директивные указания центра не являлись исчерпывающими и основополагающими. Сейчас уже не узнать, какие были бюрократические резоны у руководителей Свердловского УНКВД нарушать приказ: не хотели перегружать делами выездную комиссию Военной Коллегии Верховного Суда СССР, сомневались в качестве доказательного материала или просто спешили за счет «белых офицеров», маскировавшихся под бухгалтеров и инкассаторов, выполнить раньше срока лимиты. Или рядовые оперативники таким образом выполняли план: столько-то человек выставить на «тройку» в течение месяца; а секретарь этой тройки, по горло загруженный работой, не заметил, что ему привезли из Кизела или Березников.

Разделение массовых операций на национальные и кулацкие линии на местах не выдерживалось. По кулацкой операции осуждали за шпионаж бывших иностранных подданных. По национальным операциям отправляли на «тройку» мнимых повстанцев с русскими и украинскими фамилиями.

Из трудпоселенцев, снова переименованных в кулаков, создавали в процессе следствия взводы и роты под командой отставленных партийных начальников. Работники НКВД не имели представления о том, что между политической и социальной чистками есть принципиальная разница.

Все эти нарушения приказа в ходе операций не рассматривались областным руководством в качестве вины или недоработки их подчиненных. Все это было в порядке вещей.

А. Кимерлинг

Данное исследование представляет собой попытку разобраться в том, как репрессии, проводимые согласно «Оперативному приказу народного комиссара внутренних дел Союза СССР № 00447», затронули сравнительно небольшую и очень специфическую группу — духовенство. Выполнено исследование на основании материалов, хранящихся в Государственном общественно-политическом архиве Пермской области (ГОПАПО). Прежде всего, это следственные и надзорные дела арестованных (51 единица хранения). Помимо этого, использовалась база данных на репрессированных в Прикамье, составленная работниками архива. В базе нами были отобраны дела арестованных, в качестве места работы/должности которых было указано следующее: «священник», «дьякон», «поп», «мулла», «служитель культа», «старообрядческий поп», «псаломщик», «церковный староста», «монах/монашка», «протоиерей». Они, в свою очередь, были разбиты на две категории: собственно служители культа и те, кто на советском жаргоне именовались «активными церковниками». Как правило, по одному и тому же следственному делу вместе со священниками [461]и «активными церковниками» проходят несколько прихожан или, так сказать, «технический персонал» вроде церковных и кладбищенских сторожей и т. п., которых мы исключим из предмета нашего исследования.

К сожалению, нам не удалось обнаружить сколь-нибудь значительных данных о репрессированных сектантах, хотя из директивы, разосланной секретарем обкома ВКП(б) Кабаковым 24 апреля 1937 г. горкомам и райкомам ВКП(б), явствует, что сведения об их «контрреволюционной и террористической деятельности» органам НКВД известны, и партийное руководство об этих сведениях информировано [462].

В самом тексте приказа № 00447 исследуемая группа упомянута дважды. Первый раз в преамбуле, где констатируется тот факт, что в деревне осело «много в прошлом репрессированных церковников и сектантов», а второй раз — при перечислении контингентов, подлежащих репрессии, в пункте 6: «Наиболее активные антисоветские элементы из бывших кулаков, карателей, бандитов, белых, сектантских активистов, церковников и прочих, которые содержатся сейчас в тюрьмах, трудовых поселках и колониях и продолжают вести там антисоветскую подрывную работу». Если предположить, что исполнители приказа строго придерживались бы его буквы, то объектом репрессий стали бы преимущественно лица духовного звания, уже судимые по ст. 58 УК РСФСР, находящиеся в ссылке или трудопоселенцы. Однако даже беглого знакомства со следственными делами вполне достаточно, чтобы убедиться — это далеко не всегда так. Если прежние аресты и судимости условно обозначить как «биографию», а нахождение в тюрьме, лагере, местах ссылки и трудовом поселении — как «географию», то и по «биографии», и по «географии» приказ трактовался вольно и расширительно.