Джон Киган - Первая мировая война

В этих обстоятельствах Фалькенгайн убедил себя, что 1915 год должен быть годом наступления на Западе и обороны на Востоке, чтобы на уровне большой политики заставить Россию заключить сепаратный мир. Однако ему недоставало для этого полномочий. Хотя кайзер, как Верховный главнокомандующий, утвердил его на посту начальника Генерального штаба в январе 1915 года, когда он оставил пост военного министра, Фалькенгайн отчетливо осознавал, что реальный престиж кабинета относится на счет Гинденбурга, героя Танненберга, и его командующего Восточным штабом Людендорфа. Он не мог настаивать на том, чего они не хотели, и наоборот, то, что они считали желательным, он должен был допустить в обязательном порядке. Мало того, Людендорф провел активную кампанию, чтобы подорвать первенствующее положение Фалькенгайна, которое немецкая система делала и без того несколько неопределенным. В то время как Жоффр осуществлял власть правительства в прифронтовой зоне, а Китченер, назначенный в переломный момент войны на должность государственного военного секретаря, также эффективно действовал в качестве главнокомандующего, Фалькенгайн не был ни верховным командиром, поскольку это звание принадлежало кайзеру, ни даже его непосредственным подчиненным, поскольку между ним и Вильгельмом II стоял Военный кабинет, орган без исполнительных полномочий, но с весьма широким кругом влияния. Именно через Военный кабинет Людендорф и начал свою интригу. Ему помогал канцлер Бетман-Гольвег, всеми силами распространявший среди немецкой общественности восхищение Гинденбургом. В январе 1915 года канцлер обратился в Военный кабинет с предложением заменить Фалькенгайна Гинденбургом, что позволило бы начать широкое наступление на востоке. Когда старшие должностные лица Военного кабинета заметили, что кайзер симпатизирует и доверяет Фалькенгайну, который был его другом молодости, и испытывает неприязнь к Людендорфу, которого полагает чересчур амбициозным, канцлер забрал прошение. Вскоре после этого, однако, он встретился с агентом Людендорфа в Штабе верховного командования, майором фон Хефтеном, который предложил ему обратиться непосредственно к кайзеру. Бетман-Гольтвег не только последовал его совету, но и постарался заручиться поддержкой императрицы и кронпринца, чтобы поддержать восточную стратегию Гинденбурга и Людендорфа. Фалькенгайн дал отпор. Сначала он напрямую поставил перед Гинденбургом вопрос о его отставке с занимаемого поста, хотя это был бы шаг, невозможный в глазах общественного мнения Германии, а затем — о переводе Людендорфа из Восточного штаба в штаб австро-немецкой армии в Галиции.

Когда Гинденбург обратился к кайзеру с просьбой о своем восстановлении, тот нашел, что он зашел слишком Далеко. Вильгельм II пришел к выводу, что герой дня начал оспаривать полномочия высшего командования. Тем не менее он не мог руководствоваться только собственными желаниями. Под давлением жены, сына, канцлера, даже смещенного фон Мольтке, кайзер цеплялся за Фалькенгайна, в то же время зная, что должен также поддержать и Гинденбурга и предоставить ему значительную часть того, чего тот хотел. В результате был достигнут компромисс. Фалькенгайн, хотя и чувствовал себя оскорбленным, решил не расстраивать стратегии прошением об отставке, пришел к личному соглашению с Гинденбургом и согласился на восстановление Людендорфа в Восточном штабе. Гинденбург, понимая, что Фалькенгайна сместить не удастся, удовлетворился уже полученным обещанием переброски войск с запада на восток и, таким образом, предоставленной ему свободой действия, чтобы попытаться использовать шанс одержать в дальнейшем победу над русскими. Он надеялся, что можно будет высвободить больше войск, если представится убедительный случай организовать наступление, которое выведет из строя русскую армию и стабилизирует до сих пор постоянно изменяющуюся обстановку на Восточном фронте. Из этих надежд рождался план возобновления сражений восточнее Кракова, которые в начале мая должны были завершиться глобальным прорывом в направлении Горлице — Тарнув. Тем временем дискуссия между немецкими "западниками" и "восточниками" продолжалась, производя много шума, но приходя к какому-либо разрешению.

В стане союзников таких разногласий пока не было. Несмотря на отсутствие какой-либо международной командной организации, подобной Объединенному комитету начальников штабов, который так успешно координировал англо-американскую стратегию в ходе Второй Мировой войны, неформальное взаимопонимание между британским и французским Генеральными штабами оказывалось весьма эффективным. Русский штаб также был представлен через своих офицеров взаимодействия как во французском, так и в британском штабе. Фельдмаршал Френч был, во всяком случае, одного мнения с генералом Жоффром. Жоффр имел лишь одно желание: изгнать захватчиков с национальной территории. Френч разделял это желание, хотя, в отличие от своего собрата по оружию, не столько по причине горячего патриотизма, сколько из соображений стратегического расчета. Как ни удивительно, он верил, подобно Гинденбургу, что исход войны решится на Восточном фронте. Тем не менее, "пока русским не [удается] завершить дело", он был уверен, что правильной политикой для Великобритании будет использовать для операций на Западном фронте все пригодные для этого войска. Их численность быстро увеличивалась. В начале 1915 года BEF было вполне достаточно, чтобы разделить их на две армии — Первую и Вторую. Территориальные силы были переброшены во Францию в полном составе, кроме того, начали появляться первые дивизии добровольцев Новой армии Китченера. Вскоре британцы смогли увеличить свою часть фронта, так что она должна была превысить по протяженности линию их союзника и найти достаточно сил, чтобы начать наступление по собственной инициативе.

Оставался вопрос: где? Согласно первоначальному плану основной точкой приложения усилий было побережье Бельгии. Королевский флот должен был поддержать действия объединенной англо-бельгийской армии. Однако от него пришлось отказаться, поскольку от Адмиралтейства поступило предупреждение, что легкие суда не смогут противостоять немецкой береговой артиллерии, а для линкоров маневры в таких тесных водах были бы слишком рискованны. Планы использовать войска против австрийцев оказались столь же нереальными. Какой бы слабой ни была с военной точки зрения Австро-Венгрия, географически она была почти неуязвима для морских сил. Адриатика была "Австрийским озером", закрытым для английского и французского флотов австрийскими субмаринами и недавно построенными дредноутами. Храбрую Сербию могло поддержать только использование маршрутов через Болгарию, которая, хотя пока не принимала непосредственного участия в войне, была настроена враждебно, или через Грецию, которая благоразумно сохраняла нейтралитет. Если бы Италия вступила в войну на стороне союзников, что представлялось весьма вероятным, это должно было усилить давление на Австрию, но не оказало бы ни прямой помощи Сербии, ни сделало бы доступной Адриатику, поскольку итальянские базы дредноутов находились на Средиземноморье. Румыния, дружественное союзникам государство, не могла рисковать вступать в войну до тех пор, пока Россия не одержит победу на Восточном фронте. Единственным регионом на Западном фронте, где Великобритания могла независимо использовать свои численно возрастающие силы, в итоге оказывалась Турция, которая присоединилась к Германии и Австрии в качестве военного союзника 31 октября. Однако единственный действующий фронт Турция открыла против России на Кавказе, который был расположен слишком далеко от любого центра группировки британских военных сил, чтобы можно было осуществить задуманное вмешательство. Кроме того, британское правительство было пока не склонно перебрасывать войска из Франции куда бы то ни было, хотя и готовилось рассмотреть возможность развертывания военно-морских сил, до тех пор, пока их превосходство в Северном море не уменьшалось, если бы нашлась возможность их перспективного использования. В январе британский Военный совет начал рассматривать подготовку морской экспедиции к турецким Дарданеллам, под предлогом открытия пути в российские черноморские порты. Эта миссия, однако, должна была быть строго морской; обязательства Великобритании перед Францией оставались в любом смысле полными.