Леннарт Мери - Мост в белое безмолвие

Необычайно тесный контакт человека с природой в давние времена находил выражение прежде всего в том, что уход из жилища не означал ухода из дома, не означал перехода от знакомого к менее знакомому или тем более от знакомого мира к чужому. Понятие дома совпадало с понятием окружающей природной среды. Капитан Биллингс подтверждает это убедительным примером. Во время путешествия, продолжавшегося полгода, он вместе с домочадцами Имлерата прошел около тысячи двухсот километров, и все они были на одно лицо. На протяжении этого огромного пути неизменной оставалась каждодневная рутина мелких хозяйственных забот, повсюду они были дома. И вдруг ситуация изменилась. Они подошли к Анюю, впереди чернела непроглядная стена леса чужая, таинственная, жуткая. Чукчи остановились {279} и устроили долгое ритуальное действо с жертвоприношениями, предсказаниями и песнями, хотя до цели их путешествия оставалось не более двух дней пути. Они сделали это потому, что только теперь им предстояло вступить в чужую страну и только теперь они ощутили всю меру расстояния и страх перед далью, то, что в Ветхом завете так поэтично и психологически точно названо страхом обнаженности. Еще более любопытные примеры соотношения времени и пространства дает нам образ жизни тунгусов, нынешних эвенков. Их родная среда - лес. Этот осколок народа растворился в сибирской тайге в гомеопатических дозах. Эвенков не больше, чем служащих в каком-нибудь торговом центре Нью-Йорка, и в то же время их домом является сплошной лесной пояс, занимающий гигантскую территорию: от Камчатки и Сахалина на востоке до водораздела Енисея и Оби на западе, иными словами - площадь, значительно большую, чем та, которую занимает любой другой малочисленный народ на белом свете. Поскольку эвенки даже в таких фантастических условиях сумели сохранить свой язык и культуру, вполне резонно предположить, что и у них отсутствовало чувство расстояния или по крайней мере что оно поразительно отличалось от нашего. Как бы ощущали мы себя и свои связи с миром, если бы на территории Эстонии нас проживало всего сорок пять человек и двое из них обитали бы на острове Сааремаа? Конечно, это всего лишь арифметическая эквилибристика, но она помогает понять доисторическую жизнь эстонцев и других прибалтийских финнов, тоже связанную с такими процессами в разреженном времени и пространстве, которые даже трудно вообразить, связанную с долгими странствиями в еще более долгом времени, когда сам участник этих странствий мог и не осознавать собственного передвижения.

Все сказанное выше - не что иное, как вступление к утверждению, что в этом уголке света Уэлен является древнейшим культурным центром, влияние которого распространялось на значительные пространства. Одной из составных частей местной культуры был танец, больше того - танец осуществлял функции языка, понятного всем. В первое десятилетие советской власти были обнаружены иероглифы пастуха Теневиля. Теневиль пользовался ими в совхозном счетоводстве и в переписке с родственниками, и его обычно называют изобретателем чукотских иероглифов. Это не совсем точно: первое указание {280} на существование пиктографии на Чукотке содержится в отчете, опубликованном в 1912 году.

И еще один пример, связанный с расстояниями: в один из глубинных уголков края известие о том, что началась Великая Отечественная война, пришло лишь через шесть месяцев после ее начала, зимой 1942 года.

УЖИН У ЭСКИМОСОВ

Эмутэин пододвигает к столу стул и садится напротив меня, под картиной, на которой изображен московский Большой театр. Его жена поправляет на кровати покрывало, занавешивает окно, оглядывает комнату, потом отбрасывает край покрывала и садится на кровать. Магадан передает музыку, ее перебивает голос токийского диктора. Я выключаю радио.

- Эмутэин, как переводится ваше имя?

- Эмутэ-ин, - так он произносит его.

- Эмутэин означает, что я сын Эмуна. Это эскимосское имя. Я не чукча, я эскимос.

Я это знал, но это и по нему хорошо видно. Смешанные браки здесь не редкость, но эскимоса все равно легко отличить от чукчи. Лицо у него круглее и менее скуластое, рядом с темпераментным чукчей он кажется флегматиком. Эскимосы - исконные жители Уэлена и представляют древнейшую арктическую охотничью культуру, которая некогда кольцом охватывала Ледовитый океан.

- Эскимосы танцевали всегда. Например, когда мы еще жили в Наукане...

Многие эскимосские семьи переселились в Уэлен из Наукана, расположенного по ту сторону горы, на берегу Берингова пролива. Поселок, вцепившись в скалистый уступ, висел над пропастью, и его перенесли сюда.

-...и в декабре или январе вытаскивали на берег первого гренландского кита, у нас начинался праздник танца, иногда он продолжался целый месяц. Сначала дочь лодочного старосты должна была накормить кита. У нее были для этого специальная деревянная миска и поварешка. В миске лежали копченая оленина и съедобные травы. Ими она кормила кита и охотников, всех, кроме молодых. Первого выловленного в новом году моржа кормили таким же образом. На берегу моржу отрезали голову, кормили ее с поварешки и давали запивать водой... {281}

На всем белом свете, у всех охотничьих народов есть один общий обычай: жизнь зверя приравнивается к жизни человека. Так было у американских охотников на бизонов, у охотников на бегемотов в Западной Африке, у амурских охотников на медведей. Наш "Калевала" рассказывает о том, как Вяйнямёйнен после удачной охоты обращается к медведю со следующими словами:

Мой возлюбленный ты, Отсо,

Красота с медовой лапой!

Не сердись ты понапрасну!

Я не бил тебя, мой милый,

Сам ты с дерева кривого,

Сам ты ведь свалился с ветки,

Разорвал свою одежду

О кусты и о деревья.

(...)

Славный, ты пойди со мною,

(...)

И пойдем к мужам, героям,

Поспешим к толпе огромной!

Там тебя не примут дурно,

Заживешь ты там неплохо:

Там медку дают покушать

И запить медком сотовым

Всем гостям, всем приходящим,

Всем бывающим там людям 1.

- ...Накормив кита, его рубили на куски. Вот тогда-то и начинался пир с танцами. По вечерам участники празднества рассказывали сказки, днем танцевали. Покажи ему мою шапку для танцев.

Женщина исчезает в сенях, открывает шкаф.

От Уэлена до Анадыря примерно шестьсот километров на юго-запад.

Женщина протягивает мне шапку. На головном уборе, по форме напоминающем чепец, чьи-то старательные пальцы самоуверенно вышили цветы и веночки из листиков. Четыре белых пера, похожие не столько на орлиные, сколько на перья петуха леггорна, разрисованы красными поперечными полосами. Убор из перьев, в котором я в {282} детстве играл в индейцев, выглядел правдоподобнее. У нас не хватает этнографов.