Леннарт Мери - Мост в белое безмолвие

За это время большого красивого моржа успели связать и прикрепить к борту.

Что было бы, если бы дыра оказалась больше?

Рулевой протягивает мне пачку папирос, впервые за все время смотрит мне в глаза и негромко говорит:

- Тогда было бы больше воды.

Мы отошли от берега довольно далеко и плывем теперь обратно. Оконечность Азии, мыс Дежнева и скры-{323}вающийся за ним Уэлен похожи на уединенный скалистый остров, соединенный с материком низкой, почти незаметной тундрой. Кажется, будто великан прилег отдохнуть, положив руки под голову, каменная грудная клетка вздыбилась к небу, полусогнутые в коленях сильные ноги протянулись на запад. Наш земной шар приобрел здесь мягкие, округлые, как у человека, формы. Пышное облако медленно окутывает великана, как одеяло, на границе свинцово-черного неба и воды развеваются его волосы, и хотя через несколько дней из окна самолета я увижу затянутое дымкой побережье Аляски, на котором где-то постепенно разрушается одна из многочисленных охотничьих хижин, построенных Маазиком, а передвигаясь дальше на юг, я пройду по прибрежной гальке Лаврентия, где оскорбленный Сауэр соревновался в беге с чукчей, и одним солнечным утром окажусь на берегу прекрасного Анадырского залива, в водах которого отражаются современные дома, выстроенные по обеим сторонам первой на Севере мостовой, покрытой бетоном, чувствую, что мое путешествие кончается именно здесь, сейчас, когда дрожащими руками я зажигаю папиросу, ибо это место и время во всех отношениях достойны того, чтобы тут кончить путешествие - в половине шестого вечера по чукотскому и новозеландскому времени. Несколько раз я еще ступаю на землю Азии и тогда звоню знакомым, чтобы узнать, слышали ли они что-нибудь о Халдоре. Но никто ничего не слышал. И потом я ищу парикмахера. "Парикмахер" - указывает стрелка на Колыме. "Парикмахер" - утверждает вывеска на Тикси. "Парикмахер? - удивляется старик в третьем месте. - Не было его здесь никогда и не будет", - и продолжает потрошить рыбу. "Придется ночевать в Сыктывкаре", - печально объявляет стюардесса. В столице Коми? Так отсюда же рукой подать до Москвы! Но Москва нас все-таки принимает. Там моросит теплый дождик, город по-ночному блестит. Идут те же самые сутки, и та же у меня на лице борода, не сбритая в Анадыре. Расстегиваю пуговицы своего овчинного полушубка и взваливаю на спину видавший виды заплечный мешок, из-под его клапана высовывается роскошный моржовый клык с коричневатыми пятнами застывшей крови, слишком громоздкий, чтобы можно было надеяться попасть с ним в гостиницу. Еду в постпредство. "Ты откуда взялся?" - удивляется Вяйно, а рядом с ним стоит Велло и еще один из тех архитекторов, которые будут строить гостиницу "Виру". {324} "Переночевать пустят?" - спрашиваю я его. "Знаешь, они могут уложить только на полу", - отвечает Вяйно. В большом салоне вощеный паркет, прохладный и чистый. Последний раз снимаю с плеч рюкзак - и королевское ложе для нескольких человек готово. Потом откручиваю пробку своего НЗ, и он оказывается как нельзя более кстати. Ночью тихонько встаю, иду в ванную. Ведь у меня с собой нет халата. На рассвете иду в парикмахерскую недалеко, за угол. Машины поливают улицы. Все вокруг становится чище. Повязываю галстук. Иду в "Прагу", прошу приготовить тосты, заказываю томатный сок, холодное масло, жареную корейку с шипящими яйцами. И кофе, такой густой, чтобы ложка стояла. Смотрю на часы. И опять надо спешить. Еду домой, в Таллин, прямо в Нымме.

1972 {325}

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Я вернулся домой, написал книгу, машинистка перепечатала ее, я отнес рукопись в редакцию, редактор ее отредактировал, и на этом, казалось бы, кончилось не только само путешествие, но и взаимоотношения автора с книгой.

Но не тут-то было!

Мои спутники - "люди древние" и наши современники - продолжают жить своей жизнью первооткрывателей, ведут корабли и самолеты из одного конца света в другой, и им не холодно и не жарко оттого, что белоснежным декабрем 1972 года, в одно солнечное утро, я поставил последнюю точку в рукописи. Они продолжают свой путь. По-прежнему на мой письменный стол ложатся письма, сообщения, ко мне доходят неопределенные слухи об их делах, которые, присоединяясь к прежним делам и сообщениям, растут и множатся, и я опять чувствую, как ледяной ветер Севера тысячью игл вонзается в мои легкие, слышу, как хрустит лед о борт корабля, вижу их суровые, настороженные взгляды, ощупывающие затянутый туманом горизонт. Я и сейчас с ними. Путешествие продолжается. Да разве может быть иначе?

В нижнем течении Амура живут ульчи. Это очень маленький народ с большой историей. У них прекрасные песни и великолепная национальная одежда, а в деревнях они держат медведей, которых их предки в незапамятные времена считали своими прародителями. В воскресенье 3 сентября 1972 года я выступил перед читателями в столице их края - в селе Богородском. Я расска-{326}зал им, как несколько лет назад я встречался с читателями на борту рефрижератора "903" и что эта встреча показалась мне знаменательной. Едва я кончил говорить, ко мне протиснулся человек с погонами капитана на кителе. "Николай Всеволодович Павлов", - представился он и рассказал, что однажды в осенний штормовой день он встретил в устье Амура номер "903". Все благополучно прибыли к месту назначения - и капитан Глебов, и пеледуйские школьники.

Какая необыкновенная встреча! Не менее удивительным было и то, что, продолжая вместе с Павловым путь по Амуру, я в один прекрасный день увидел за излучиной этой гигантской реки силуэт знакомого судна. Еще раньше, чем мне протянули бинокль, я узнал иллюминатор своей каюты, который я во время шторма прикрыл шторой. Река была тихая и спокойная, темные леса Сихотэ-Алиня и белые кучевые облака плыли по ее водам, - казалось, "903" задремал, глядя на собственное отражение. Это был уже другой мир, и все-таки он часть этой книги.

За годы, прошедшие с написания книги, Певек получил статут города.

Книга набрана, корректура прочитана, через час я должен отнести ее в редакцию. Но несколько недель тому назад случайно у себя на книжной полке я обнаружил каталог Морского музея города Таллина за 1937 год. На третьей странице я прочитал: "Модель судна в стеклянном ящике. Изготовлена эскимосом на берегу Берингова пролива, из рыбьих костей. Дар капитана X. Сооне". Сооне... Сооне... Где я слышал это имя?

"- Что у вас сегодня на повестке?

- Национализация рыбозавода Сооне" (стр. 267).

Капитан дальнего плавания Херман Сооне вернулся на родину. Может быть, начальник ЧК преувеличивал, называя его кровопийцей, но то были годы гражданской войны, и я не стал ничего исправлять в книге.

И еще несколько слов об Аугусте Маазике. После того, как в 1973 году в журнале "Лооминг" были опубликованы отрывки из этой книги, географ Хельве Реммель стала искать его следы. Ее поиски увенчались успехом. Она обнаружила еще одну книгу, написанную английским ботаником Изабель У. Хатчисон,- "North to the Rime Ringed Sun", - откуда и взяты строки, приведенные ниже. Разговор происходил на небольшом островке {327} в море Бофорта, где в хижине Маазика зимовала эта юная англичанка.