Андрей Ястребов - Боже, спаси русских!

Наш русский парень подходит к зеркалу... Будто и не спал – на него смотрит жалкий, пьяный человек, похожий на машиниста из метро, пропившего эскалатор.

Что же, русский народ, песню о себе запе-е-е-вай: «Я уже не тот, что прежде, да и прежде был не тот».

Пора в путь.

Тебя влечет даль безымянного, родного и безотчетного. Как щемящее это неодолимое притяжение чего-то, что на официальном языке называется Россией. Ты любишь Родину так, будто знаешь – в следующую секунду ждет тебя новая боль.

Оглупляющий рай бесконечности. Здесь ничему не удивляешься, даже если мимо проскачет стадо северовосточных кенгуру, ты бы только рукой помахал им вслед и продолжил бы думать о чем-то своем.

Вот река, чьи воды изобилуют рыбой, вот лес, где водятся кролики, бобры, лисы и благородные олени. Ты проходишь те места, где живут еноты и енотствуют в своем енотствующем енотстве. Память о них будет енотить тебя еще долго, как и воспоминание о благородных оленях.

Русскому человеку хорошо в дороге думается, человек думает – обо всем, о себе, о мире, о чем-то своем. Больше думается не о своем. Нелепое счастье, невозможная радость внезапно возобладает в душе, восторжествует над маловероятным. Возникнет мысль: не бывает таких вещей, как чистая случайность. У всего есть своя причина. И у этой дороги тоже, и у красоты тоже. И эта причина – я. Подумав такое, русский человек почти не ошибется. Он стремится навстречу чужим жизням. Навстречу себе.

Пространство... Или слух подводит, или мечтается – из полей доносятся балалайка и гармошка, душа отзывается звуками банджо. Сердце играет фанданго. Перелески сияют, словно объевшись амфетаминов. Так вообще видятся и слышатся все места, где стремятся к великому. К человеку стремятся.

Как хочется радостно крикнуть: «Ох, и огромный же он, этот русский мир. Какой грандиозный!» Посетит сомнение: «Или это я усох?» Нет-нет, и я хорош.

Ноги не касаются земли. Приходит шальная мысль: моя удача никогда не ходила в одиночку. Свобода и любовь! Свобода и Родина – вот мои попутчицы. В ветре слышатся барашки гнева, низкие и прохладные, шепот надежды, грудной и сексуальный.

Эти барашки гнева и шепот охлаждают ум – заполошный и перегретый.

На ум приходят мысли, да такие, что на них можно запросто доскакать до самой Москвы: «Одинокий человек на дороге смотрится лучше, чем просто одинокий человек».

Мысли на свежем воздухе получаются честными, без оглядки на обстоятельства. Кажется, гоголевская тройка пролетела мимо, за горизонт. Наблюдаешь ее полет, фантазируешь чужую красивую жизнь с восхищением, но без зависти. Думаешь о себе, о русском: откуда у нас такая страсть к накопительству, обожраться же можно этой бытовой техникой, фарфоровыми статуэтками, цацками всякими, шмотками, а мы все равно приобретаем, покупаем, хапаем. Правильно говорят умные люди, ой как правильно. Как мудро сказал (лень вспоминать кто): «Люди, рожденные в мире, где утонченность и богатство идут рука об руку, считают, что иметь вещей больше, чем необходимо, вульгарно и почти неприлично». Видно, нищенствуем мы, даже когда денюжек накопили.

На открытом пространстве человек осознает, насколько сильно мечтает умереть. И насколько сильно хочет жить. В объятиях движения человек воздает дань Промыслу Божию и оплакивает его утрату на веки вечные.

Вот и пришли. Дорога упирается в деревеньку. На душе как-то муторно.

Сколько пройдено, сколько вопросов задано, сколько подметок стоптано – и почти никаких ответов. Теперь от вопроса выбора остался просто вопрос: что дальше?

А дальше – шум, гам, суета. Дальше город – машины, университеты, кладбища, театры, работа, метро, неврозы.

Вздохи мира, собранные на дороге, засыпают. Наступает жизнь, полная людей, забот, не похожая на ту, какую наш человек рисовал, ступая по дороге.

«Мы – пешие путешественники!» – с горечью восклицал актер Несчастливцев из пьесы А. Н. Островского «Лес». Всякий знает: пешком по России ходить трудно. Обуви – и той не напасешься! Михаил Пришвин рассказывает, как встретил однажды на зимней лесной тропинке босую крестьянку. Ступни ног у нее были красные, как лапки у гуся. Крестьянка шла в соседнее село на храмовый праздник, а парочку сапог несла с собой, чтобы надеть их уже по прибытии, зря не снашивать.

Впрочем, и ездить по России тоже непросто. Это сегодня мы выбираем между самолетом, поездом и автомобилем, а в старину бывало сложнее. Средства передвижения обеспечивали минимум комфорта. Способ передвижения соответствовал общественному положению. Начало этому было положено петровской «Табелью о рангах», которая требовала, «чтоб каждый такой наряд экипаж имел, как чин и характер его требует». Ездили в каретах, бричках, возках, телегах, санях, для небольших расстояний пользовались дрожками, которые еще называли трясучками.

Александр Дюма был принят в России со всеми возможными почестями, ему создавали максимальные удобства. Тем не менее писателю пришлись не по душе русские экипажи. Дюма с недоумением свидетельствует: «Должно быть, у дрожек есть какие-то скрытые качества, известные только уроженцам России, или же русские очень постоянны в своих привязанностях и потому упорно пользуются подобным экипажем». Французский писатель, которому на своей шкуре пришлось испытать все прелести тряской езды, иронизирует: «Один англичанин, не по своей воле испытавший езду на дрожках, резко отрицательно отозвался об этой повозке; он предложил премию в тысячу фунтов стерлингов тому, кто укажет на более неудобное средство передвижения. Заплатить эту премию ему так и не пришлось».

Дальние расстояния в России нередко преодолевались на телегах. Перед пользованием этим видом транспорта путешественникам советовали покрепче затянуть пояса. Это предложение вызвало удивление у Дюма, и он задал вопрос: «Для чего?» Далее по тексту знаменитого француза: «Надо поберечь наши желудки, так как железная тряска может вызвать известные неудобства. Только желудки аборигенов способны вынести этот способ передвижения». При взгляде на телегу Дюма подумал, что «это сооружение могло быть старинным орудием пытки времен Иоанна Грозного». Даже роскошные царские экипажи не спасали от тряски и не были гарантированы от поломок в пути. Дотошные историки могут привести не один случай, когда русские коронованные особы страдали от подобных инцидентов. И еще ладно бы на плохих дорогах, а то и на самой петербургской мостовой.

Сколько песен спето и стихов сложено о зимней русской дороге. Надо признать, что и она не всем приходится по нраву. Джейн Рондо, жена английского посла, осталась совсем не в восторге от зимнего пути. Дело происходит в XVIII веке: «Мы выехали на санях. Сани похожи на деревянную колыбель и обиты кожей. Вы ложитесь на постель, устланную и покрытую мехами; в санях помещается лишь один человек, что очень неудобно, так как не с кем поговорить». Кроме того, зимой использовался возок – карета на полозьях. Это было намного удобнее, а внутри даже имелся фонарь. Такой экипаж был у Лариных, когда они ездили в Москву на ярмарку невест. «Покоен, прочен и легок / На диво слаженный возок», – пишет Некрасов в поэме «Русские женщины». А у иностранцев и этот экипаж вызывал некоторый внутренний протест: по мнению англичанки Марты Вильмот, возок напоминает «клетку для перевозки птицы на рынок». Тем не менее англичанке пришлось залезть в эту «клетку», потому что ее кибитка на русской дороге развалилась на части.