Андрей Ястребов - Боже, спаси русских!

Того же мнения писатель Дмитрий Быков: «Для меня понятие "русской женщины" ассоциируется с образом декабристки». Лучшими чертами русской женщины он называет «жертвенность и героизм». Идеальный образ – «декабристка Волконская, целующая цепи мужа».

Согласен с литераторами один из лидеров оппозиционного движения «Солидарность» Илья Яшин: «Некая жертвенность, скромный бытовой героизм веками впитывался в характер наших женщин». Он вспоминает исторические эпизоды, «когда женщины проявляли себя настоящими мужиками. И на фронт в войну ходили, и на плаху за мужьями отправлялись, и на защиту дома грудью вставали. Итак, русская женщина – «латентная декабристка или Родина-мать с военного плаката».

А вот какое мнение высказывает французский исследователь культуры, профессор Даниэль Ранкур-Лаферьер: «Русские женщины посвящают себя целиком своим мужчинам – отцам, сыновьям, а больше всего своим мужьям и любовникам. В этом смысле им нет равных». Профессор признается, что иногда даже завидует русским мужчинам, и тут же добавляет: «Но если серьезно, я бы не хотел жениться на русской. Эта жертвенность отдает мазохизмом». Им, дескать, лишь бы пострадать. Не счастье им нужно, а подвиги.

Может быть, дело в том, что в русской культуре с особой силой выразилась мысль: любовь несет не только созидание нового, она разрушает старое. Это кажется странным, но в народной традиции свадебный и похоронный обряды имеют немало общего. Вот, к примеру, свадебные обряды на Русском Севере: в архангельских селах невеста под венец шла в том же «синяке», простом синем сарафане, в котором кладут в гроб. И смерть, и свадьба являются мистическим переходом из одного состояния в другое. Русская любовь – это всегда прощание. Человек прощается с собою, приносит в жертву свой прежний мир.

Русская культура никогда не забывает о том, что любовь имеет божественную природу, что, согласно Евангелию, она больше веры и надежды, что жизнь без нее неполноценна. «Только влюбленный имеет право на звание человека», – писал Александр Блок. Любовь и страдание – ступеньки к духовному совершенствованию и постижению смысла жизни. Это нечто неизмеримо большее, чем построение счастливой жизни здесь, на земле. Только то чувство достойно упоминания, которое поднимается до вселенских масштабов, возвышая человека над обыденным существованием. Вспомним Маяковского: «Любить – это с простынь, бессонницей рваных, срываться, ревнуя к Копернику...»

А как насчет семейного счастья? Признаться, в русской литературе оно выглядит как-то неубедительно. Да и много ли его? Вот, скажем, толстовские Левин и Кити в «Анне Карениной». Больше всего запоминается тот факт, что в разгар медового месяца Левину хотелось застрелиться. Счастье Наташи Ростовой и Пьера Безухова в «Войне и мире» тоже кажется не очень убедительным. У большинства читателей растолстевшая Наташа, с грязными пеленками, вызывает некоторое отторжение. Во всяком случае, это не тот образ, на который хотят быть похожими юные девы. Вспоминаются герои Дмиртия Быкова, которые едут в поезде «Лев Толстой» и заказывают салат «Семейное счастие»: «Хоть в виде салата на него посмотреть».

ОБ ИЗОБРЕТАТЕЛЕ ПЕРВОГО РУССКОГО САМОЛЕТА ЛЮБВИ

Все наши горькие русские беды оттого, что Пушкин умер.

В мире, где у человека лишь знакомые вместо друзей и лишь надежды вместо любви, понимаешь цену художественному слову.

Читатель, ты когда-нибудь был в Пушкинских горах 19 октября? По любому стилю 19 октября. Мизансцена предельно русская: осень, дождь, рядом женщина, которую любишь, но уже потерял. Ходишь, бубнишь отрывок «Осень».

Что называется, «из полей» раздается слаженный хор студентов ГИТИСа – этих славных юношей и девушек. Это они, начитавшись Пушкина, проказничают, как мальчик, как Онегин, как русское слово, как Жучка с козочкой, как плутоватая собачка Вайчик.

Подражание «Песне девушек» Пушкина – песня студентов ГИТИСа «Пушкин, я люблю тебя» (исполняется на марше по мотивам пушкинского любовного хита на мотив американской строевой песни, ямб сменяется хореем).

И ты понимаешь, понимаешь наконец, что сокращение Пушгоры, которое коробило твою душу и резало слух, на самом деле несет всегда актуальный философский смысл: «Pushгоры» – импульс, призыв к движению, побуждение, подталкивание.

Знаешь, какие мысли приходят в Пушкинских горах 19 октября: Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений.

Знаешь, почему Пушкин гений?

Да потому что, если бы он не изобрел язык русского любовного чувства, мы бы с тобой объяснялись в любви языком Тредиаковского и писали на асфальте под окнами возлюбленной что-нибудь типа:

Знаешь, когда ты стонешь в любовной истоме, что-то шепчешь, так вот: эту истому, стон и шепот придумал Пушкин. Он еще много чего придумал: это когда глаза наполняются странными жгучими слезами, это когда любовники становятся больше, чем любовники, это когда они делаются одной душой, настолько потерянной, так далеко зашедшей в своей панике и неприкрытом ужасе, что вы даже не понимаете, то ли вы занимаетесь любовью, то ли умираете. Это все Пушкин.

Пушкин – изобретатель первого русского самолета любви. И первой русской бомбы любви. Живешь ты, живешь, как подонок. Никакой живешь. А потом к тебе приходит Пушкин, и события начинают развиваться по спирали отречений, ужаса, надежды и мечты. Завтрашний день маячит тенью атомной бомбы, сброшенной с самого высоколетящего самолета, так высоко с неба, что можно притвориться, что ее там нет, что она не падает... пока она не взорвалась, и жизнь, как ты ее знал, никогда больше не оставалась прежней.