Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

Позднее, в ходе подготовки к цензурным преобразованиям, литераторам, редакторам сообщили, что министерство просвещения заинтересовано узнать их точку зрения. В январе 62 г. министр просвещения, Головнин, обратился к редакциям газет и журналов с предложением предоставить ему особые письменные мнения о желаемых цензурных преобразованиях. В результате появился ряд записок, главным образом — петербургских литераторов. Москвичи на призыв к обсуждению не отозвались, считая, что высказались в записке, поданной в 61 г. Валуеву. Кроме того они не особенно доверяли Головнину и не хотели иметь с ним дела. И. С. Аксаков говорил, что Головнин просил прислать ему записку: «Не будет ему никакого содействия, потому что нет в него веры и нет ему сочувствия» (109).

В феврале 62 г. была издана «для служебного пользования» довольно увесистая книга «Мнения разных лиц о преобразовании цензуры». Половина книги — мнения цензоров, другая — редакторов, литераторов (109). Первые уже не возражали против замены предупредительной цензуры карательной, что свидетельствовало и об усилении влияния Валуева, и о смене точки зрения Головнина. Все цензоры высказались в пользу такой замены, за упразднение специальных цензур, за свободу перепечатки материала, разрешенного цензурой прежде, за возможность печатать периодику без цензуры, под ответственность редакторов, за открытую публикацию всех распоряжений о цензуре (сами «Мнения…» нарушали последнее предложение, печатаясь «для служебного пользования»). В то же время цензоры предлагали установить усиленную цензуру произведений для простого народа. Мнения их настолько сходны, что, видимо, авторы предварительно познакомились с намерениями и мнениями Головнина, получили соответствующую инструкцию (109). Читать их не интересно: они повторяют друг друга. Лемке все же приводит некоторые из них (110-12).

Высказывания литераторов и редакторов интереснее. В «Мнениях…» помещены несколько коллективных записок. Одна из них от литераторов, не имевших в 62 г. отчетливого «запаха» «охранительных начал», хотя и не радикальных (Краевский, Дудышкин от «Отечественных записок», Благосветлов от «Русского слова», братья Достоевские от «Времени», Писаревский от «Русского инвалида», И. В. Вернадский от «Экономиста» и др.). Эта Записка наиболее интересная и последовательная. Другая записка от 16 литераторов, имена которых трудно установить, не делегированных никакими журналами, не подписанная поименно. Еще одна записка, довольно бесцветная, Кушелева — Безбородко, издателя «Русского слова». Наконец записка «Современника».

В большинстве поданных записок выражались надежды, что правительство действительно желает полезных советов, хочет приступить к изменению цензурных порядков… Однако в первой записке, литераторов и редакторов, было и другое. Там высказывалась твердая уверенность, что в настоящее время существенные преобразования в области цензуры не входят в намеренья правительства, которое будет действовать только частичными, паллиативными средствами (113). Лемке, излагая ее содержание, пишет: время показало, что даже самые скромные надежды, высказываемые в этой записке, не оправдались. Но все же в ней имелась довольно сильная критическая часть. Ее авторы писали: как ни громки всеобщие жалобы на стеснение литературы, едва ли кто-либо из правительственных лиц имеет хоть приблизительное понятие об ее положении; произвол и противоречия встречаются на каждом шагу; уставы, циркуляры, повеления ежедневно нарушаются самим правительством; никто не выполняет закона; официальные лица более всех стараются его обойти; цензурные предписания — заставы на пути всякого самостоятельного развития — вызывают раздражение, и каждое новое предписание увеличивает это раздражение, своей неисполнимостью и несовместимостью с прошлыми распоряжениями; история человеческой мысли нигде, никогда не давала такого жалкого примера цензурных учреждений, как существующий в настоящее время в России, где под внешней формой закона скрывается полное самоуправство; всё это оказывает пагубное влияние на литературу; для наиболее честных и талантливых людей литературный труд становится каторжной работой. В записке подробно и резко говорится о министерстве просвещения, Главном Управлении цензуры: бюрократы толкуют о пагубном влиянии литературы; на самом деле опасна не она, а невежество; облегчение цензурных ограничений непременно вызовет появление в среде литераторов защитников правительственных мер; если власти, преследуя литературу, исходили из каких-то временных соображений, то к какому результату приведет это позднее? Расширяется пропасть, отделяющая общество от правительства; будущее становится всё страшнее; правительство вредит самому себе, стремясь остановить самостоятельное развитие мысли; сделать это всё равно невозможно, можно лишь заставить общественную мысль искать тайных путей распространения; сдавленная внутри, она перейдет в заграничную пропаганду, в подземную литературу (т. е. в прокламации — ПР ) (114 -18).

К подобным же выводам приходила записка редакции «Современника», но выражены они в более мягкой форме, обоснованных по-другому. Большая часть ее посвящена не обсуждаемой теме, а рассуждениям о том, что редакция всегда старалась расположить общественное мнение в пользу реформ, проводимых правительством, сообщая о правительственной инициативе в делах общественного прогресса (112–113). В записке тоже говорилось о полезности для правительства более либерального цензурного законодательства, преуменьшалось значение оппозиционных сил, якобы не опасных для существующего порядка. Авторы ее утверждали, что опасность литературы явно преувеличивают: люди, не знакомые с либеральными, демократическими, радикальными кругами; такие люди считают эти круги непримиримыми врагами существующего порядка; в действительности же дело обстоит не так:. большинство подозреваемых состоит из людей, не имеющих никакого направления, чуждых не только революционным, но и вообще политическим мыслям, не отличающихся от безвредных светских болтунов; не они дают тон литературе; есть и писатели, действительно имеющие твердые убеждения, серьезно занятые общественными вопросами; но и они не опасны; зная лично их, мы уверены, что нельзя найти четырех, даже трех крупных литераторов, которые бы сходились в теоретических взглядах; дело доходит до того, что они избегают даже знакомств друг с другом; малочисленность людей с серьезными убеждениями и разрозненность их ведет к тому, что они не могут иметь в действительности противоправительственных замыслов, какими бы ни были их теоретические убеждения; как люди умные, они не могут задумывать политических интриг, которые не могли бы кончится ничем, кроме смешной и жалкой неудачи; знакомство с настоящим состоянием нашего общества приводит серьезных писателей к выводу, что только правительство в силах сделать что-либо важное; поэтому они склонны быть приверженцами правительства, действующего в прогрессивном духе . (118-19). В записке указывались на необходимые, по мнению авторов, меры, на длительный период и на ближайшее время: 1. всякое преступление печати и наказание за него должно быть четко определено; 2. никто не может осуждаться без правильного суда, где обвинитель не являлся бы судьей по делу; 3. суд, определяющий степень виновности и применимости к ней того или другого закона, начинал бы свои действия лишь тогда, «когда предварительное следствие решит, что обвиняемый подлежит суду»; 4. в самом суде обвиняемый имел бы гарантии справедливого осуждения или оправдания его. В Записке давалось обоснование каждого из этих пунктов, говорилось о необходимости замены предупредительной цензуры карательной, в которой обвиняющие инстанции не должны иметь права судить. Речь шла и об учреждении специального суда по литературным проступкам, о немедленном введение прений сторон, защиты, о назначении особого посредника, стоящего между обвинением и судом, рассматривающего все жалобы на литературу; предлагалось сформировать цензурно-следственный комитет, половина которого назначается правительством, другая избирается литераторами; именно такой комитет может стать посредником между литературой и властями; решения его не подлежат обжалованию и окончательны для обеих сторон (120-21). Записка представлена от имени «Современника», но вряд ли выражала мнение всей редакции. Кое-что в ней, видимо, из тактических соображений (о слабости оппозиционной мысли), ряд предложений насквозь утопичен; и в ней высказано убеждение (не ясно, искреннее ли), что правительство заинтересовано в серьезных цензурных изменениях. Было бы интересно и важно узнать имена составителей записки. Лемке не удалось сделать это, хотя он беседовал о ней с Антоновичем и Пыпиным, членами редакции журнала Некрасова.