Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

20 — 22 апреля Пушкин пишет жене, что боится случайно встретить царя, т. к. «рапортуюсь больным»; здесь же о том, что не намерен являться с поздравлениями и приветствиями к наследнику (в день совершеннолетия Александра Николаевича, будущего императора Александра II — ПР ): «царствие его впереди; и мне, вероятно, его не видать. Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут. Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим тезкой; с моим тезкой я не ладил. Не дай Бог ему (сыну — ПР ) идти по моим следам, писать стихи да ссорится с царями! В стихах он отца не перещеголяет, а плетью обуха не перешибет» (Х475. Речь идет о Павле I, Александре I и Николае I- ПР ).

Весной (в апреле) 1834 г. состоялись праздники по поводу совершеннолетия наследника. Пушкин в «Дневниках» не без иронии пишет о трогательном зрелище присяги: плачут царь, императрица, наследник, «Это было вместе торжество государственное и семейственное»; «Все были в восхищении от необыкновенного зрелища. Многие плакали, а кто не плакал, тот отирал сухие глаза, силясь выжать несколько слез» (47, совсем по тексту «Бориса Годунова» — ПР ). Оказывается, Пушкин сам на празднествах не присутствовал: «Я не был свидетелем». Его рассказ — передача «общего мнения», к которому поэт относится весьма насмешливо: «Петербург полон вестями и толками о минувшем торжестве. Разговоры несносны» (47-8). И опять о придворных праздниках по поводу присяги великого князя, наград и пожалований; и о том, что не был на церемонии, т. к. «рапортуюсь больным». Пушкин передает слухи о пышности празднества, не без иронии замечая: «С одной стороны я очень жалею, что не видел сцены исторической, и под старость нельзя мне будет говорить об ней как свидетелю» (Х 476).

12 мая1834 г. Пушкин сообщает жене об ожидаемых приемах по поводу приезда прусского принца: «Надеюсь не быть ни на одном празднике. Одна мне и есть выгода от отсутствия твоего, что не обязан на балах дремать да жрать мороженое». Придворная жизнь вызывает у поэта явное раздражение, хотя оно не связано прямо с политическим вольномыслием. Запись 28 ноября: Выехал из Петербурга за 5 дней до открытия Александровской колонны, «чтоб не присутствовать на церемонии вместе с камер-юнкерами, — своими товарищами» (55). Запись 5 декабря: «Завтра надобно будет явиться во дворец. У меня еще нет мундира. Ни за что не поеду представляться с моими товарищами камер-юнкерами, молокососами 18-летними. Царь рассердится, — да что мне делать?» (там же 56). Далее в том же духе: «Я все же не был 6-го во дворце — и рапортовался больным. За мною царь хотел прислать фельдъегеря или Арита» (там же 57). Запись 18 декабря: «Придворный лакей поутру явился ко мне с приглашением: быть в 8 ½ в Аничковом, мне в мундирном фраке <���…> В 9 часов мы приехали. На лестнице встретил я старую графиню Бобринскую, которая всегда за меня лжет и вывозит меня из хлопот. Она заметила, что у меня треугольная шляпа с плюмажем (не по форме: в Аничков ездят с круглыми шляпами, но это еще не всё)». Далее следует рассказ, как ему принесли засаленную круглую шляпу (58). Поэта всё это крайне раздражало. Весь этот ритуал, пустой и ничтожный. А император весьма серьезно относился к подобным мелочам. Например, к обсуждению вопроса о придворных дамских мундирах, бархатных, шитых золотом («Дневники», 28,31). И это «в настоящее время, бедное и бедственное», — с горечью комментирует Пушкин. Запись февраля 1835 г.: «На балах был раза 3; уезжал с них рано. Шиш потомству» (63).

18 мая 1834 г. Пушкин с негодованием пишет жене о перехваченном и вскрытом письме: «Одно из моих писем попалось полиции <..> тут одно неприятно: тайна семейственных сношений, проникнутая скверным и бесчестным образом». Желание бежать от всего этого: «да плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да жить барином! Неприятна зависимость; особенно, когда лет 20 человек был независим. Это не упрек тебе, а ропот на самого себя» (485). Подробнее о перехваченном письме сообщается 10 мая в «Дневниках»: из записки Жуковского Пушкин узнал, что какое-то письмо его ходит по городу, что царь Жуковскому об этом говорил. Речь шла о письме Наталие Николаевне, распечатанном на московской почте; в нем давался отчет о торжествах по поводу присяги наследника, «писанный, видно, слогом неофициальным». Донесли полиции, а та царю, «который сгоряча также его не понял»: «Государю неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностию» (50). Далее, как и в письме, идут слова о холопе и шуте: «я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у царя небесного». И концовка записи: «Однако какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться — и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! Что ни говори, мудрено быть самодержавным» (50).

Пушкин тяжело переживает случившееся. 3 июня 1834 г. он сообщает жене: «Я не писал тебе потому, что свинство почты так меня охолодило, что я пера в руки взять был не в силе. Мысль, что кто-нибудь нас с тобой подслушивает, приводит меня в бешенство a la lettre. Без политической свободы жить вполне можно; без семейственной неприкосновенности <���…> невозможно; каторга не в пример лучше» (487-8). Опять с иронией о том, что в прошлое воскресение представлялся великой княгине (Елене Павловне); поехал к ней в «том приятном расположении духа, в котором ты меня привыкла видеть, когда надеваю свой великолепный мундир» (488).

8 июня 1834 г. Пушкин сообщает жене, что написал ей письмо, горькое и мрачное, но посылает вместо него другое; что у него сплин. И вновь мысль об отставке: «Ты говоришь о Болдине. Хорошо бы туда засесть, да мудрено. Об этом успеем еще поговорить». И далее: «я не должен был вступать в службу и, что еще хуже, опутать себя денежными обязательствами <���…> Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как им угодно. Опала лучше презрения» (490). Опять о нежелании быть шутом даже господа Бога, со ссылкой на Ломоносова. Становится всё яснее, что Пушкин не рожден для должности царедворца, что эта роль для него всё более невыносима.

25 июня 1834 г. Пушкин передает Бенкендорфу просьбу об отставке: «Поскольку семейные дела требуют моего присутствия то в Москве, то в провинции, я вижу себя вынужденным оставить службу и покорнейше прошу ваше сиятельство исходатайствовать мне соответствующее разрешение». Здесь же, как о «последней милости», содержится просьба не отменять разрешения на посещение архивов (857-6). Она дала возможность прицепиться к Пушкину, чем не преминули воспользоваться. Около 28 июня поэт пишет жене: только что послал Литта извинение, что по болезни «не могу быть на Петергофском празднике»; он жалеет, что жена не увидит этот праздник, да и какой-либо другой придворный: «Не знаю даже, удастся ли тебе когда-нибудь его видеть. Я крепко думаю об отставке» (495).