Кеннет Роуз - Король Георг V

В августе 1935 г. король был рад узнать, что его третий сын Генри, герцог Глостерский, хочет жениться на леди Алисе Монтегю-Дуглас-Скотт, дочери герцога Бакклейча. Скромное очарование, твердый характер, неизменное чувство долга и любовь к деревенской жизни сделали ее идеальной женой для добросовестного, но не слишком усердного принца королевской крови. Королева и здесь продемонстрировала присущий ей здравый смысл. «Не спеши покупать кучу драгоценностей, — писала она сыну, — так как кузина Ганноверская оставила тебе несколько прекрасных вещей из бриллиантов, которые можно переделать, да и у меня в коллекции есть украшения, которые я давно уже подобрала для твоей жены». Последовавшая в октябре смерть отца новобрачной заставила провести намеченную на 6 ноября церемонию не в Вестминстерском аббатстве, а в часовне Букингемского дворца. Тем не менее все надели приличествующую свадьбе одежду. Норман Хартнелл сконструировал для маленьких подружек невесты, включая принцессу Елизавету и принцессу Маргарет Роуз, длинные платьица, но король приказал их укоротить. «Я хочу увидеть их очаровательные коленки», — заявил он. Вечером, после венчания, король записал в дневнике: «Теперь все дети женаты — кроме Дейвида».

Старший сын короля, которому в июне 1934 г. исполнилось сорок лет, не проявлял готовности ни жениться, ни взвалить на себя груз обязанностей конституционного монарха. Еще в 1925 г. Шэннон записал в дневнике: «Чувствуется, что принц Уэльский не пошевельнет и пальцем, чтобы спасти свой будущий скипетр. Собственно, многие его близкие друзья считают, что он будет только рад его лишиться». До конца царствования отца он продолжал демонстрировать империи свое мальчишеское очарование, лишь изредка омрачаемое приступами скуки и меланхолии; дома он проявлял подлинную, хотя отнюдь не постоянную заботу о безработных. Однако ни его политические суждения, ни частная жизнь не вселяли уверенности в тех, кто его хорошо знал.

Менсдорф, продолжавший год за годом приезжать в Лондон, оставил следующую запись своего разговора с принцем, состоявшегося в 1933 г.:

«Вчера в пять часов меня пригласили к принцу Уэльскому. Я все еще им очарован. Что удивительно, он высказывает симпатии к нацистам в Германии. „Конечно, это единственное, что можно сделать, мы тоже к этому придем, поскольку нам тоже грозит здесь великая опасность со стороны коммунистов“. Мирный договор он, естественно, осуждает. „Я надеюсь и верю, что мы никогда больше не вступим в войну, но, если это произойдет, мы должны оказаться на стороне победителя, и это будут немцы, а не французы“. Я был очень удивлен. Я также спросил его, как он себе представляет выход из национал-социалистской диктатуры. Ведь это явно не может быть перманентным состоянием… Кажется, он не особенно задумывался над подобными вопросами. Это, однако, интересно и многозначительно, что он проявляет так много симпатии к Германии и нацистам».

Архивы германского министерства иностранных дел, захваченные союзниками в конце Второй мировой войны, свидетельствуют не только о нежной привязанности принца к нацистской Германии, но и о той свободе, с которой он выражал свое мнение. В январе 1936 г., незадолго до болезни отца, оказавшейся последней, он говорил германскому послу в Лондоне, что «твердо намерен отправиться летом в Берлин, на Олимпийские игры». Посол Германии в Вашингтоне, посылая своему правительству разведывательные донесения, также сообщал о симпатиях принца к Германии и неприятии им французской внешней политики. В одном из них содержится еще более поразительное откровение: «Не разделяет он и мнение отца о том, что король должен слепо принимать все решения кабинета. Напротив, он считает своей обязанностью вмешаться, если кабинет станет планировать политику, с его точки зрения, пагубную для британских интересов».

Это произошло всего через несколько месяцев после того, как король тщетно упрекал своего старшего сына за то, что тот высказывает на публике достаточно спорные мнения. Так, выступая на собрании членов Британского легиона — организации, состоящей из бывших военных, — принц с одобрением отнесся к визиту ее делегации в Германию. Это, указал король, противоречит политике Форин оффис, одновременно он предупредил сына о недопустимости политических заявлений без предварительного согласования с правительством. К отцовскому упреку принц отнесся весьма отрицательно. Через несколько дней на скачках в Аскоте он заявил германскому послу, что, «как никогда, убежден» в своем праве высказывать собственное мнение. Он отказывался понимать, что дело заключается не в том, иметь или не иметь политические убеждения, а в том, чтобы публично сообщать об этом. Всего через два дня принц вновь преступил границы дозволенного, публично подвергнув критике пацифистски настроенный совет графства Лондон, запретивший кадетам маршировать даже с деревянными ружьями.

Столь неблагоразумное поведение человека, уже вступившего в средний возраст, не могло не беспокоить короля. Однако частная жизнь сына огорчала его еще больше. С начала 1934 г. принц Уэльский был влюблен в дважды разведенную женщину, оба бывших мужа которой пребывали в добром здравии. Известие о сердечной привязанности его сына к Уоллис Симпсон повергло короля в отчаяние. Он считал ее плохим другом, дискредитировавшей себя хозяйкой дома, а уж о том, чтобы она стала королевой Англии, с его точки зрения, не могло быть и речи. Встречались они лишь однажды — на приеме в Букингемском дворце, состоявшемся за несколько дней до свадьбы герцога Кентского. Впоследствии миссис Симпсон так описала прием, оказанный ей королем и королевой:

«Дейвид подвел меня туда, где они стояли, и представил. Это была чрезвычайно короткая встреча — несколько слов приветствия, обмен ничего не значащими любезностями, и мы двинулись дальше. Однако на меня произвел большое впечатление великий дар Их Величеств заставить любого, с кем они встречались — даже если встреча была мимолетной, — свободно себя чувствовать в их присутствии».

А вот у короля будущая герцогиня Виндзорская отнюдь не оставила столь сладостных воспоминаний. Он со злостью говорил Менсдорфу, что ее провели во дворец тайком, против его воли и не поставив его об этом в известность. «Эта женщина — и в моем собственном доме!» — гневно восклицал он. По крайней мере, продолжал король, миссис Дадли Уорд имела более приличное происхождение и занимала определенное положение в обществе. Что же касается самого принца Уэльского, то «среди его друзей нет ни одного джентльмена. Он не бывает в приличном обществе. А ведь ему сорок один год!» Когда же Менсдорф возразил, напомнив, что у принца есть немало несомненных достоинств, король ответил: «Да, конечно. То-то и обидно. Если бы он был дурак, мы бы не волновались. А я так редко его вижу и не знаю, чем он занимается».