Кеннет Роуз - Король Георг V

Решение праздновать серебряный юбилей Георга V исходило не от короля, а от его министров. Кроме искреннего уважения и привязанности оно было вызвано и политическим оппортунизмом. Проявление патриотических чувств должно было укрепить поддержку правительства на предстоящих всеобщих выборах и одновременно послужить предупреждением диктаторам — чтобы те не вздумали провоцировать столь гордый и единый народ. Хотя короля и вдохновлял тот теплый прием, который теперь встречало каждое его появление на публике, он по-прежнему стремился избежать суеты и лишних расходов. Со смешанным чувством благодарности и неприятного предчувствия он писал Менсдорфу:

«Оглядываясь назад на эти двадцать пять лет, я испытываю искреннюю благодарность за все, что было для меня сделано. За это время я прошел через очень трудные испытания, включая продлившуюся четыре года ужасную войну. Я искренне ценю любовь и привязанность, проявляемые ко мне моим народом и слушателями во всем мире. Однако празднества потребуют много дополнительной работы, и я хотел бы остаться в живых, когда они закончатся. Я очень хорошо помню оба юбилея королевы Виктории и теперь не могу до конца прочувствовать, что у меня самого наступает такой же юбилей».

Не мог он и привыкнуть к тому, что находится в центре внимания публики. Отдыхая перед юбилеем в Комптон-плейс, доме герцога Девонширского, на южном побережье, он заметил, что местный священник, должно быть, пользуется высоким авторитетом у прихожан: «Каждое воскресенье, когда мы приходим в церковь, она уже переполнена».

6 мая 1935 г., ровно через двадцать пять лет после того, как он взошел на престол, король с семьей отправился в собор Святого Павла на благодарственную службу. С первой почтой, отмечал он, пришло 610 писем, в карету были запряжены шесть лошадей серой масти; в соборе присутствовало 4406 человек, температура воздуха составила 75° по Фаренгейту. [160] 24° по Цельсию. И только толпы народа, выстроившегося вдоль пути следования процессии, не поддавались пересчету, так что король смог охарактеризовать их лишь как «самое большое количество народа на улицах, которое я когда-либо видел в своей жизни». Единственная накладка случилась тогда, когда двадцать шесть престарелых пребендариев [161] Церковный чин. задержали в соборе королевскую семью, вне очереди направившись к выходу. «Замечательная служба, — сказал король настоятелю. — Мы с королевой чрезвычайно Вам признательны. Одно только вышло неудачно — слишком много священников путалось под ногами. Я и не знал, что в Англии столько этих чертовых священников. Это хуже, чем утренний прием».

Невилл Чемберлен невольно возгордился, как, наверное, миллионы королевских подданных, и, глядя на находящихся в соборе иностранных послов, подумал: «Это послужит им уроком». В вечерней радиопередаче из Букингемского дворца король выразил те же самые чувства национального единства, но более сдержанно:

«Могу только сказать вам, очень-очень дорогие мне люди, что мы с королевой сердечно благодарим вас за всю ту преданность и — смею ли я об этом сказать? — любовь, которыми вы нас окружали сегодня и всегда. Я заново посвящаю себя служению вам на все те годы, что мне еще отпущены».

Вторник был свободен от официальных мероприятий, но не от корреспонденции и шумных выходов на балкон дворца. Только за этот день пришло 1077 писем; и они продолжали непрерывно поступать еще не одну неделю. Среда была посвящена заморским владениям империи. Вот что писал Макдональд о церемонии, прошедшей в Сент-Джеймсском дворце:

«Прием в честь премьеров доминионов оказался самой трогательной и безыскусной кульминацией всей церемонии, достойной демонстрацией верности. Ирландия не явилась, но ее отсутствие выглядело как проявление мелочности на фоне всеобщего величия и изобилия. Ответная речь короля послужила прекрасным выражением его любви и заботы. Когда же король перешел к личным воспоминаниям, голос его дрогнул, а на глазах выступили слезы. Все были глубоко тронуты. Империя казалась одной большой семьей, король — ее главой, а нынешнее собрание — семейной встречей. Все разошлись с ощущением, что приняли участие в чем-то вроде святого причастия».

В четверг наступила очередь двух палат парламента, воздавших дань королю в Вестминстер-холле. По иронии судьбы, с которой так часто соприкасалась английская история, спикер Фицрой обращался к королю, стоя всего в нескольких футах от того места, где судили и приговорили к смерти его собственного предка — Карла I.

Через несколько недель король продолжил юбилейные празднования, устроив смотр флоту в Спитхеде. Один военный историк позднее писал:

«Соединение из 160 военных кораблей, включая два авианосца, выглядело весьма внушительно, однако знающему человеку было мучительно видеть, что доля новых кораблей довольно мала и что лишь некоторые из старых (многие были построены еще в годы Первой мировой войны) оказались полностью модернизированы. По правде говоря, витрина была в основном заполнена устаревшим товаром».

Между этими двумя событиями, символизировавшими прошлую и будущую трагедии, были наполненные народным ликованием поездки по нарядно украшенным улицам Лондона. Это походило на появление Деда Мороза — чем беднее район, тем восторженнее был прием. Французскому художнику Жаку Эмилю Бланшу сказали, что во время юбилея одна социалистическая газета, потеряв много читателей из-за того, что перестала публиковать новости о королевской семье, вынуждена была возобновить освещение этой темы. Это немало его позабавило. «Можно ли себе представить „Юманите“ или „Попюлэр“, — писал он, — которые сообщали бы о приемах, устроенных в Рамбуйе президентом Лебрюном?» Сопротивление бедняков республиканским идеям смущало даже такого верного их сторонника, как Г. Дж. Уэллс, который писал в романе «Мир Уильяма Клиссолда»:

«Я поражен готовностью прогрессивно настроенных англичан молча подчиняться монархии и признавать ее авторитет. Король неизбежно является главой и центром старой армейской системы, дипломатической традиции, иерархических привилегий — той фальшивой Англии, которая маскирует реальности английской жизни. Пока он остается, сохраняется и старая армейская система, сохраняется светское общество, сохраняется воинственная традиция. Все это связано вместе, все это неразделимо. Народ не может понять, что он собой реально представляет, пока на каждом шагу и при каждом кризисе его жизни национальный король, национальная форма, национальные флаги и символы ослепляют и затуманивают реальную действительность. Миллионами все эти шоу, разумеется, воспринимаются как подлинная реальность».