Дмитрий Шерих - Улица Марата и окрестности

Как бы то ни было, эта страничка в истории дома № 66 есть: в 1910-е годы здесь жила Анна Алексеевна Каменская. И как раз на ее квартире находился штаб Российского теософического общества.

Но не только теософия представлена в биографии дома № 66. Здесь нашлось место еще одному движению, к которому в России было непростое отношение – сионизму. В 1910-е годы здесь какое-то время работала редакция еженедельника «Рассвет», печатного органа российских сионистов.

Кто такие сионисты? В начале XX века это были евреи, боровшиеся за воссоединение своей нации на земле обетованной и создание независимого еврейского государства. В «Рассвете» на эту тему писались многочисленные статьи, обсуждались практические вопросы – как колонизировать Палестину. Велась обширная полемика.

Одним из ближайших сотрудников «Рассвета» был Владимир (Зеев) Жаботинский, знаменитый оратор и писатель, входивший в число лидеров мирового сионистского движения. «Вера моя говорит, что пробьет день, когда мой народ будет велик и независим, и Палестина будет сверкать всеми лучами своей радужной природы от его сыновнего рабочего пота. Ремесло мое – ремесло одного из каменщиков на постройке нового храма для моего самодержавного Бога, имя которому еврейский народ».

Бывал ли Жаботинский в доме № 66 по Николаевской? Надо полагать, что да – хотя достоверных сведений на этот счет не сохранилось...

Последний дом на «литературном перекрестке» – № 68 – выглядит заметно скромнее трех других. Зато он и старше их всех: возведенный еще в пушкинскую пору позже он лишь перестраивался и расширялся. Принадлежал дом купеческим семействам – Локотниковым, хлеботорговцам Синягиным...

А в конце XIX века в доме № 68 поселилась примечательная семья, благодаря которой он и вошел в историю. Главой семейства был присяжный поверенный Леонид Яковлевич Лозинский; вместе с ним жил и его сын Михаил. Еще во «Всем Петербурге» 1911 года указано, что помощник присяжного поверенного Михаил Леонидович Лозинский обитает на Николаевской, 68.

В ту пору Михаил Лозинский только начинал восхождение к литературной славе. Как раз в 1911-м он стал постоянным участником Цеха поэтов, примерно в то же время съехал из родительской квартиры и обзавелся собственным жилищем на Васильевском острове, где будет собираться Цех поэтов...

Лозинский был деятельным участником литературной жизни. Хорошим поэтом. Но главное признание ждало его на ниве перевода. Нина Берберова не случайно назвала его «истинным волшебником по части стихотворных переводов»: мы и сегодня читаем Шекспира, Сервантеса, Мольера и многих других классиков в переводах Михаила Лозинского...

Дом № 68

Со стороны Лозинский казался, наверное, человеком чрезвычайно благополучным. Вот и Ирина Одоевцева описывала его так:

«Большой, широкоплечий, дородный. Не толстый, нет, а доброкачественно дородный. Большелицый, большелобый, с очень ясными большими глазами и светлой кожей. Какой-то весь насквозь добротный, на иностранный лад, вроде василеостровского немца. Фабрикант, делец, банкир. Очень порядочный и буржуазный».

Это описание относится к нелегким послереволюционным годам. А уж потом, когда имя Лозинского гремело на всю страну, со стороны могло показаться, что жизнь его просто безоблачна. Но только со стороны. В воспоминаниях современников о Лозинском хватает печальных строк. Надежда Мандельштам, супруга Осипа Мандельштама, вспоминала о том, как Михаила Леонидовича «поразила таинственная слоновая болезнь, которой место в Библии, а не в ленинградском быту. Пальцы, язык, губы Лозинского – все это удвоилось на наших глазах...».

М.Л. Лозинский

И еще, строки из ее же мемуаров: «Лозинский... побывал в тюрьмах, и он был одним из тех, у кого всегда стоял дома заранее заготовленный мешок с вещами. Брали его несколько раз, и однажды за то, что его ученики – он вел где-то семинар по переводу – дали друг другу клички. Кличек у нас не любили – это наводило на мысль о конспирации. Всех шутников посадили. К счастью, жена Лозинского знала кого-то в Москве и, когда мужа сажали, сразу мчалась к своему покровителю. То же проделывала жена Жирмунского. Если б не эта случайность – наличие высокой руки, – они бы так легко не отделались. В сущности, эти с самого начала казались обреченными, и все обрадовались, прочтя фамилию Лозинского в списке первых писателей, награжденных орденами. В этом списке он был белой вороной, но и белой разрешили жить среди других, чуждых ей птиц. Потом выяснилось, что ордена тоже ни от чего не спасают – их просто отбирали при аресте, но Лозинскому повезло, и ему удалось умереть от собственной страшной и неправдоподобной болезни».

Напоследок о Лозинском: он практически всю свою жизнь прожил в Петербурге – Ленинграде. Только обитал уже не в родительском доме, а на Каменноостровском (Кировском) проспекте...

В начале 1890-х зодчий Александр Иванович фон Гоген еще не считался знаменитостью. Правда, он уже выполнил немало работ в столице, среди которых были и заметные – например, особняк княгини Вадбольской на Васильевском острове. Но все-таки фон Гоген находился лишь на подступах к настоящей славе...

Дом № 70 (70а-70б)

Именно в ту пору зодчий жил в доме № 70 по Николаевской улице.

Самые яркие проекты фон Гогену удалось осуществить уже в XX столетии. И какие проекты! Суворовский музей на Таврическом плацу запоминается каждому, кто хотя бы раз увидел это здание. А особняк Кшесинской! Одного этого шедевра хватило бы, чтобы увековечить имя фон Гогена в петербургских летописях...

А еще Александр Иванович руководил интереснейшим, небывалым в петербургской истории проектом – переносом в столицу из села Кончанского суворовской деревянной церкви. Открытие этого храма на новом месте состоялось в 1900 году, потом церковь была «памятихранилищем» полководца на время строительства Суворовского музея. В 1901 году вокруг храма появилась каменная галерея, но в советское время реликвии пришел конец: в 1925 году разобрали церковь, а в 1950-х годах демонтировали и галерею...

До этих печальных событий, впрочем, фон Гоген не дожил. Взлет его вообще длился не очень долго. Тяжелая болезнь почек мешала работе, а в марте 1914 года наступила трагическая кульминация: Александр Иванович застрелился в своей квартире на Невском, 136. Причины его самоубийства до настоящего времени точно не известны.