Вольфганг Фенор - Фридрих Вильгельм I

А Софья Доротея посвящала Вильгельмину и Фридриха в подробности проекта «двойной свадьбы» и неустанно рисовала им блестящие перспективы. Фридрих Вильгельм, напротив, дошел до состояния полного отчаяния. Он находился вне себя от злости на жену и на ее отца, так его одурачивших. Узнав в конце 1725 г., что императрица Екатерина I, вдова его умершего друга Петра, заключила тайный договор с Австрией и Испанией, Фридрих Вильгельм запаниковал. Только сейчас до короля дошел смысл игры, которую решили сыграть с ним Лондон и Версаль: идет подготовка к войне между двумя мощными военными коалициями Европы, где Пруссии отведена — по крайней мере англичанами и французами — роль тарана или поля брани для борьбы с обеими великими империями на Востоке, Австрией и Россией.

Хуже того: война, собиравшаяся разразиться на европейской сцене, уже началась в его домашнем окружении. Прусский двор был расколот на две партии: английскую и австрийскую. Английскую партию возглавляла королева. Вильгельмина и Фриц тянулись к матери, обещавшей им жизнь в блеске, славе и богатстве, тогда как отец все больше рычал свое «cito! cito!» или, еще чаще, «денег нет». С какой радостью Фридрих Вильгельм взял бы буковую палку и научил уму-разуму домашних, наведя порядок в своем доме! Но как раз тогда Софья Доротея ожидала большое наследство, отходившее ей по завещанию матери, принцессы Альденской. По вечерам король-солдат сидел за письменным столом, считал и, сгорая от стыда, прикидывал, что он сможет сделать на деньги жены для государства и армии. Поэтому со своей «Фикхен» он был внимателен и дружелюбен, жарко обнимал ее за талию и не решался устраивать супружеские ссоры. Расчетливое притворство, необходимость укрощать свой бешеный темперамент и держать себя в руках, чему он никогда не учился, — все это сделало короля больным, подорвав его нервную систему. Оставаясь один, он давал себе волю, ломал стулья, пинал стол, гневно сжимал кулаки. Короче, Фридрих Вильгельм был в наихудшем настроении, во дворце царила гнетущая атмосфера.

Уже с утра, просыпаясь на жесткой солдатской койке, он не ждал ничего доброго от наступающего дня. Едва он показывался, обе враждебные партии начинали дергать его, каждая со своей стороны. Рюдигер фон Ильген, поддерживающий советами проект королевы, был виноват и в заключении Херренхаузенского союза. Почему его король дал заманить себя в такую примитивную ловушку?! Он прожужжал королю все уши: нельзя, мол, сторониться англичан и французов. Хотя прежде всего он должен был ценить дружбу с Веной. Едва приходил Ильген, тут же появлялась королева, чтобы петь хвалы Англии. Словоизвержения Софьи Доротеи просто нельзя было остановить, и мужу приходилось, стиснув зубы, выслушивать их. Стоило королю выйти из зала и встретить Вильгельмину или Фрица, они корчили высокомерные гримасы и вели себя так, будто уже шагали окруженные облаками фимиама по Букингемскому дворцу. Просто невыносимо! Ко всем несчастьям в придачу при дворе появился Август Герман Франке, пылкий святоша из Галле, сделавший королю строгий выговор за неправедную жизнь. Фридрих Вильгельм, высоко ценивший Франке, впал в глубокую меланхолию. Целые дни он проводил в молитвах и пении псалмов, потерял аппетит и сон. По ночам его видели бродящим по залам и коридорам дворца: король искал выход из сложившейся по его вине ситуации. Едва брезжил рассвет, король падал на колени и шептал страстные короткие молитвы. Он испытывал глубочайший душевный кризис. Его окружению это стало ясно: король не ходил на охоту и не слушал любимые композиции Генделя. Он корил себя, не делая выводов из укоров и проклиная во многочасовых раздумьях чертов маскарад, «чернильные Души» и интриганов. Он переживал за Пруссию, окруженную, по его мнению, врагами.

В Вене о Херренхаузенском союзе узнали очень скоро. И тогда совершилось еще одно предательство. Опасный союз следовало аннулировать, а прусского короля перетянуть на сторону Австрии. Но как этого добиться? Идею послать в Берлин генерал-лейтенанта графа фон Зекендорфа, уже тогда, в 1725 г., давно сидевшего в Берлине и отсылавшего в Вену подробные сообщения, подал принц Евгений.

Фридрих Вильгельм знал графа со времен Мальплаке и похода в Померанию. Он ценил его как «всегда веселого» и «честного служаку». Это уже являлось достаточно надежной приманкой. Король ценил графа и за то, что тот был одним из немногих протестантов на австрийской службе, был начитан и знающ (его внук, носивший ту же фамилию, написал знаменитую историю церкви) — редкость среди военных в те времена. Получив инструкции венского двора, Зекендорф выехал из своего поместья Мойзельвиц под Альтенбургом и отправился в Берлин — будто бы проездом. На следующий день он, якобы случайно, проходил под окнами королевского дворца. Король увидел графа и распорядился пригласить его к себе. Зекендорф стал упрямиться, несколько дней отговариваясь срочным отъездом в Вену, и лишь после двух повторных приглашений явился наконец к королю-солдату. Фридрих Вильгельм, обезумевший от радости — наконец-то пришел человек, который не будет тянуть его в ту или другую сторону, — бросился ему навстречу со словами: «Я знаю, вы считаете меня человеком Ганновера… Дорогой граф, вот вам слово офицера: я предан императору, а не Ганноверу!» Зекендорф низко поклонился, скрывая триумф во взгляде.

Затем граф приступил к задуманному. Он обустроился в Берлине, стал регулярно выезжать в свет и скоро уже знал, как лучше подойти к королю. Граф намеревался сделать окружение короля «австрийским», дабы нейтрализовать английское влияние королевы. Но его махинации оказались бессильны в офицерском корпусе. Тринадцать лет правления короля-солдата воспитали в юнкерах, носивших «мундир короля», беззаветную преданность прусскому государству. Интриговать в офицерском корпусе не имело смысла. Но тем легче графу удалось найти агентуру при дворе. Здесь был продажен почти каждый. Зекендорф заручился обещанием принца Евгения ежегодно выдавать ему от восьми до десяти тысяч австрийских гульденов на гонорары шпионам при прусском дворе. Поэтому приверженцев он нашел в мгновение ока, сумев подкупить четверых субъектов, с чьей помощью и опутал ничего не подозревавшего короля. Речь идет о шефе первого департамента Генерального управления Грумбкове, придворном шуте Гундлинге, каждый вечер ходившем в Табачную коллегию, личном камердинере короля Эверсмане, бывшем в курсе всех дневных и ночных дел во дворце, и Рейхенбахе, прусском после в Лондоне, через руки которого проходили все письменные сообщения между двумя протестантскими дворами. Этого было достаточно. Отныне ничего тайного для Вены в Потсдаме или в Берлине не происходило.